Фестиваль «Новая драма», что с утра до ночи гудит в Центре имени Мейерхольда, прошумел уже на две трети: еще вот впишется в программу Театр.doc, стенографирующий речь современного города (впрочем, деревню тоже не забывают), да покажутся польский театр имени Ежиго Шанявского («Шахта») и театр из города Глазова («Околесица»). Но позади уже заранее планировавшийся лидер («Город» Евгения Гришковца в театре имени себя поставил Оскарас Коршуновас -- две раскрученные фигуры, два узнаваемых лица), пройден всегда обещающий полный зал сюжет («Ромео и Джульетта» в постановке Клима, Омский «Пятый театр»), грянула финская хроника, как утверждала реклама, с самым известным местным актером в роли старой алкоголички («Коккола», Городской театр Тампере и Ауринкетеатр). И при всей несхожести стран, языков и манер в спектаклях «Новой драмы» обнаружилось нечто общее.

Сочинители «Новой драмы» собственно драмы -- в бытовом понимании слова -- просто боятся. Или она им неинтересна. События и чувства дробятся, уменьшаются, просто растворяются в словах. Говорят в этих пьесах много, реплики повторяются, монологи кружат, как заблудившийся в лесу турист, все время выбредая на одно и то же (или только похожее?) место. Иногда все же срабатывает естественный режиссерский инстинкт -- и тогда постановщик пытается как-то собрать расползающуюся материю, придать спектаклю форму и ритм. Так случилось с Коршуновасом (впрочем, театральная молва доносит, что в основном спектакль ставил не он, а исполнитель главной роли Саулюс Миколайтис): для того, чтобы как-то встряхнуть «Город», тонущий в перечислениях обыденных деталей жизни обыденного человека, постановщикам пришлось решительно прикончить героя, устроив ему встречу с нежданно хватающимся за нож таксистом. После чего мутные выяснения отношений со школьным товарищем, женой и отцом обрели некую значительность -- как любая ерунда, случающаяся с человеком в жизни, становится масштабней в наших глазах, когда оказывается, что это последнее, что человек делал.

Количество слов просто глушит драму, не дает спектаклю дышать и развиваться. Самый яркий пример тому -- «Ромео и Джульетта». Драматург Алексей Янковский пересказал шекспировскую пьесу с невероятным количеством подробностей: мы узнали, как когда-то погибла дочка кормилицы, что отец Лоренцо думает о монастырях (в них удаляются те, кто не в силах справиться с жизнью) и т.д., и т.п. Причем пересказано все это каким-то квазивозвышенным штилем, дурным стихом, и -- нет, я понимаю, что у нас постмодернизм -- мимоходом выясняется, что Парис -- это тот же самый Парис, что увез Елену, а еще до того -- что «Ромео и Джульетту» репетируют солдаты (правда, эта тема как-то проглядывает и исчезает -- вот одна репетиция, и все, больше о подневольных артистах ни слова). Но вот что характерно: слова не просто запудривают, замусоривают действие, они его съедают. Нет дуэли Меркуцио и Тибальда -- о ней только упомянули, и вот уже два готовых покойника, держась за руки, направляются к заднику. Нет и последовательных смертей Ромео и Джульетты -- парочка уходит вообще без объяснений. В театре уже не могут умирать. В театре могут только разговаривать.

Но -- опять -- живая природа театра берет свое. И идейный маргинал Клим дает оторваться совсем молодым артистам: сцены разговоров (можно, я скажу «болтовни»? это будет точнее) прослоены буйными танцами. Под какие-то цыганско-венгерские мелодии все -- без разбора кланов и семей -- раз в десять минут отрываются так, что чуть подметки не отлетают. И вприсядку, и в брейк, и в крик, и в ор -- и лучше всех злобная кроха Джульетта (Анастасия Шевелева). И после смерти у них грядет дискотека -- ну, а что под «Чардаш» Монти, так то даже веселее.

Вот чего не было на финском спектакле («Коккола», автор и режиссер -- Леа Клемола), так не было веселья. То есть зрители хихикали, конечно: ну, представляете, три увлекающихся пивом мужика средних лет, по сюжету -- водители автобуса -- ходят по сцене в чем мать родила. А почему -- да нипочему, это вот такая эстетическая провокация. Нет, никто сексом на сцене не занимается и даже не собирается. Еще один мужик -- тот самый знаменитый актер, зовут его Туйиа Эрнамо, действительно очень убедительно изображает подпитую пожилую даму. Еще есть не менее пожилая дама-инвалид, разъезжающая по сцене в кресле и всех терроризирующая своей немощью -- в какой-то момент, свалившись с унитаза, она очень смешно ползет к своему средству передвижения. Минут десять ползет. Обхохочешься. (Нет, жанр заявлен как сатира, я посмотрела.) И все обитатели тмутараканского городка Коккола хотят в Гренландию, словно чеховские сестры в Москву.

И только один спектакль выделился из этой монотонной массы -- выделился качеством текста и удивительной ладностью, психологической точностью актерской игры. Это «Маяк» француза Тимоте де Фобелля, поставленный в каунасском театре Гинтарасом Варнасом. О нем -- моя коллега -- отдельно.