Рецензия на спектакль режиссера Виктора Крамера «Суперфлю» могла бы называться «Крамер против Крамера» (как знаменитый фильм Роберта Бентона), но мне не хотелось задавать игривую интонацию в заголовке и писать о театре Крамера в шутливом тоне. Не в последнюю очередь потому, что сам театр словно провоцирует критиков упражняться в остроумии. Я почитал петербургские статьи о спектаклях Крамера, поставленных в театре «Фарсы»: как старательно все шутят! И как нежно его любят!

Удивительно, но кажется, что его вправду любят все, с кем он сталкивался: Слава Полунин, «Балтийский дом», Мариинский театр, «Золотой софит» и др. И самого Крамера, что еще более удивительно, хватает на любовь ко всем и ко всему. В мире нет вещи, которая была бы скучна режиссеру: об этом свидетельствует список поставленных Крамером народных зрелищ. Он придумывал, как праздновать юбилеи Пушкина, российского флота, Русского музея, Великого посольства Петра I, а также устраивал фестиваль для фирмы Microsoft. И постановщиком юбилейных мероприятий к 300-летию Санкт-Петербурга опять же был он -- изобретательный, обаятельный, веселый, вездесущий.

Спектакль Виктора Крамера по мотивам гоголевской «Женитьбы», выпущенный «Балтийским домом» в сотрудничестве с итальянским театром «Метастазио», называется довольно странно: «Суперфлю». Это в середине действия Кочкарев, придумывая, как бы пообиднее обозвать Подколесина, к гоголевским «дураку», «колпаку», «дряни» и пр. добавляет сначала «жидомора», а потом это самое «суперфлю», вводя зрителей в заблуждение. Во-первых, у Гоголя таких слов нет (впрочем, в «Мертвых душах» Ноздрев однажды говорит о некоей «субтильной суперфлю»); во-вторых, superflu (франц.) -- слово отнюдь не бранное. Оно означает всего лишь «излишек», «избыток», и не очень понятно, чем оправдана выдумка режиссера, -- разве лишь тем, что ни Агафья Тихоновна, ни ее женихи не знают по-французски. Ну и еще всегдашним «а так захотелось».

Выдумки Крамера вообще столь же приятно описывать, сколь скучно истолковывать. Возникает подозрение, что режиссер сам не очень твердо знает, зачем он вставил в спектакль ту или иную сценку. То есть нет сомнений, что любой выверт капризной фантазии может быть оправдан. Но стоило ли фантазии так крутиться и выворачиваться?

К примеру, Крамер вводит в спектакль немую сцену: Агафье Тихоновне и ее матушке являются, один за другим, призрачно-карикатурные женихи (персонажи «Суперфлю» вообще сильно окарикатурены, но тут уж попросту идет парад уродов); предпоследним вылезает карлик с невероятной бородой из искусственного меха -- совершенно прямоугольной и двухметровой. Женщины очарованы, начинают с бородой нянчиться, кутаться в нее как в палантин -- и тут Агафья Тихоновна вцепляется в мех двумя пальцами: вошь! Бородача, конечно, прогоняют. Можно вспомнить текст пьесы: «Не хочу, не хочу. У него борода и т.д.», а также «Руслана и Людмилу» или «мужичка с ноготок», или хоть Карабаса Барабаса, но зачем?

Другой эпизод: невеста и будущая теща примеряют гипотетическую фамилию. Как, к примеру, будет звучать: Агафья Тихоновна Жевакина! Жевакина? Жеваа-кина... Или лучше Яичница? (ах нет, это ужас). Тогда Брандахлыстова? Или Фухтельнахтель? Разговор долог, однообразен, актрисы с натугой гримасничают и вертят руками (силясь сыграть фарс или буффонаду, современный театр девять раз из десяти изображает пыльную оперетту) -- это не смешно. И не будет смешно, хоть по Фрейду толкуй нежеланье быть Яичницей.

Из подобных эпизодов, скомпонованных в более или менее произвольном порядке, и состоит действие спектакля «Суперфлю». Есть очень забавные (Подколесин и Агафья Тихоновна в райском саду, Кочкарев раздевает их до первобытного состояния), есть совсем невразумительные. Почему, скажем, незадолго до финала персонажи выезжают на сцену в разнообразно украшенных каркасах, у Кочкарева за спиною гора, на горе написано Vesuvio, и если покрутить крантик, начинает брызгать маленькими искрами? Почему у Кочкарева, а не у Жевакина, вспоминающего о Сицилии? И почему Везувий, а не Этна?

Такие вопросы, исходя из логики режиссера, вообще не должны никого заботить. Он натягивает над игровой площадкой множество канатиков, закрепляет их в зале (пробираться меж рядами очень неудобно) и делает все это лишь ради того, чтобы в последнюю минуту из-под потолка к зрителям спустились небольшие белые куколки. В Центре им. Мейерхольда куколки спускаться никак не хотели, на колосниках возникла неуклюжая суета, но нельзя было высказать более определенно: режиссер Виктор Крамер исповедует веру в самоценность театрального трюка. Какого? -- любого. Чего ему надо от пьесы? -- возможности всласть потрюкачить.

В проигрыше, как обычно, оказываются актеры: Крамер так много для них придумывает, что не успевает с ними работать. Жесты в результате аляповаты и скорее заслуживают названия ужимок; способы извлечения смеха из зрителей вполне стандартны и вызывают в памяти отвратительные юмористические телепередачи типа «Аншлага». Что касается таланта, то его спектакль позволяет лишь подозревать: в Сергее Брызгу, в Валерии Кухарешине; насчет итальянских актеров -- сильно сомневаюсь.

Воображение у режиссера бурное, но неразборчивое: придумав трюк и еще трюк, и еще, и еще, Крамер не задается вопросом об их уместности, т.е. о способности сложиться в связный и цельный сюжет. Действие превращается в демонстрацию хохм, которая имеет к театру примерно такое же отношение, как бодибилдинг к боевым искусствам. Режиссер падает жертвой собственного суперфлю. Осыпь трюков, возможно, хороша на площади, во время народного гуляния, на сцене же нудна невыносимо. Спектакль, идущий менее двух часов, кажется чрезвычайно затянутым.

Что касается второго спектакля Крамера, привезенного «Балтийским домом» в Москву, то повесть Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» разыгрывается на какой-то бахче. В начале первого действия по этой бахче едет огромный трехколесный велосипед; в конце поселяне, возглавляемые Фомой Опискиным, выходят сеять бумажные деньги, а вслед за ними катятся неопрятные шары, похожие на яйца бронтозавров. В антракте, узнав, что «Село Степанчиково» будет длиться четыре часа, я сбежал, и будьте любезны оставить упреки: такое, мол, поведение непрофессионально. Увиденного было вполне достаточно, чтобы подтвердить впечатление от «Суперфлю»: благополучный постановщик публичных празднеств и бесконечно подающий надежды режиссер- экспериментатор в душе Виктора Крамера борются меж собой. Сейчас победил первый, причем чистым нокаутом.