Возвращением российских мастеров XX века по-прежнему успешно занимаются не государственные институции, а частные галереи. Официальные учреждения они делают, конечно, своими сообщниками. Галерея «Наши художники» открыла выставку Павла Челищева, мастера, эмигрировавшего из России в 1920 году, признанного в мире и мало кому известного здесь. Галерея «Новый Эрмитаж -- один» в зале Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина показала свое собрание художника Сергея Калмыкова -- дожившего до 1967 года в статусе алма-атинского юродивого «последнего авангардиста» России. Работ Калмыкова в российских музеях очень мало (коллекцию «Нового Эрмитажа -- один» дополнили единичные работы из того ГМИИ). Большая картина Челищева в отечественных музеях одна, хранится в Третьяковской галерее и называется «Феномена». Сам художник завещал ее Москве. И привезли ее после его кончины в 1957 году. Хранили до 90-х годов свернутой в рулон, ибо с точки зрения официальной политики СССР живопись являла собой мерзость страшную: антропологические мутации в сюрреальных апокалиптических видениях. Эта «Феномена» и стала центром прекрасно организованной галереей «Наши художники» выставки. Другие привезенные работы происходят из частных собраний.

И Челищев, и Калмыков были теми, кого сейчас модно обзывать английским сленговым словечком freak: персонами нестандартными и неординарными. Их творчество не укладывается в жесткие схемы стилей, школ. Оно такое же экзальтированное, внезапно-переменчивое, как психическая организация авторов. Оба мыслили себя духовидцами, астрологами, герметиками, оба изобретали идеальную геометрическую формулу Вселенной, оба обожали Леонардо да Винчи и общались с ним, оба, доверяясь мистикам-теософам Беме и Сведенборгу, учились постигать нематериальный свет божественного промысла, оба были людьми нервными, неуживчивыми, раздражительными и страшно одинокими. Да, оба к тому же очень много времени уделяли театрально-оформительской деятельности. Калмыков работал в театрах и цирках Оренбурга, Пензы, Алма-Аты. Челищев оформлял балеты Дягилева и Баланчина.

Школа, конечно, у художников разная. Челищев учился у Александры Экстер и, странствуя по миру, губкой впитывал все самое значимое в языке нового искусства: стиль «парижской школы», сюрреализм. В своих поздних работах с живописанием световых паутин-каркасов Челищев попал в рифму с абстрактным экспрессионизмом и предвосхитил метод создания лазерных 3d-проекций. Калмыков гибкой и прихотливой линии учился у мирискусников -- Бакста, Добужинского. Гордился уроками планетарного зрения у Кузьмы Петрова-Водкина. В философии говорящей линии, геометрической «архитектологии», сам того не зная, солидаризировался и с Малевичем, и Паулем Клее. Ненавидел передвижников. В дневниках писал: «Эти шишкинские пейзажи заслонили всем глаза. И Третьяковская галерея станет скоро на уровне пыток Радио... Боятся смотреть на треугольник и квадрат. Ах, как страшно непонятно!»

Тонкий, бесплотный, арабесковый, хрупкий в контурах-котурнах (беззащитность тающих силуэтов обусловлена своеобычной -- от нищеты -- техникой: гравюра на картоне) Калмыков и вязкий, плотский, препарирующий мир анатомическим скальпелем Челищев... Они, такие отдельные, оказались сопряжены во времени и пространстве не случайно. Догадка в том, что их открыли частные галереи. Оба художника очень востребованы на антикварном рынке. И амплуа нестандартных персон с интересной биографией, поисками мистических откровений, неоново-нейронной конструкцией мироздания и отблесками иных Миров и Солнц, повышает их котировку. О подлинных глубинах отчаяния и высотах прозрения двух анахоретов вряд ли задумываются те коллекционеры, что исправно мониторят аукционы в поисках Челищева или Калмыкова. Подозреваю, что ключевым в объяснении большой востребованности художников именно сегодня является важное в их собственных биографиях слово «театр». Абсолютно романтическая фабула проживания собственных жизней дополнена особой занимательной сценографичностью творчества обоих мастеров. На той же апокалиптической «Феномене» много затейливых персонажей, чьи образы навеяны посещением Челищевым нью-йоркской выставки уродцев. Смотреть на картину и страшно, и гадко, и забавно: за той же гаммой чувств люди ездят в петербургскую кунсткамеру. Миры Калмыкова вообще перенаселены существами, что прямиком пожаловали из мультфильмов, иллюстраций к волшебным сказкам. И гуманоиды, и царевна-лебедь, и парусники на головах, и звездочет, рисующий в небесной тысячекилометровой книге, и слон, прислушивающийся к космическому танго. Просто класс!

Приобретенные обоими мастерами навыки театральных декораторов, на мой взгляд, не всегда помогали переводить сверхсложные, рафинированные идеи на адекватно-изысканный пластический язык. Какие-то работы и у Челищева, и у Калмыкова вдруг встают в ряд декоративных опусов с квазифилософскими «сюрными» сюжетами, выпускавшимися представителями «левого МОСХа». Однако для адаптации к рыночному вкусу декорационная выучка обоих мастеров приходится как нельзя кстати.

Нет ничего плохого в том, что артбизнес идет сегодня рука об руку с историей искусства. Другое настораживает: премьерные показы творчества парадоксальных и противоречивых в своем развитии мастеров мы увидели в формате, заданном именно рынком. (В большей степени это относится к выставке Калмыкова, в меньшей -- Челищева). Потому многие любители искусства, познакомившиеся с работами художников впервые, просто не поймут подлинный масштаб дарования живописцев. А хотелось бы помечтать о выставке того же Павла Челищева, на которую соберутся всемирно известные его опусы из Метрополитен-музея, Музея современного искусства в Нью-Йорке. Тогда будет возможность оценить весь его «дантов цикл», а не только хранящуюся в Третьяковке первую, «адскую» часть.