Программа уличных театров была, пожалуй, самой интригующей частью Театральной олимпиады. Неужто получится, как в Авиньоне? А может, как в Венеции? Или в Бразилии? Не все же праздники десантников в ЦПКиО, поп-звезды на Васильевском спуске да традиционные толкушки МК «Мисс самый большой бюст». Не говоря уже про митинги, на которых трудящиеся под политический скандеж и галдеж демонстрировали себя и всяческие идеологические объекты: портреты вождей и бумажные цветочки на проволочных стебельках. Должен же быть и на нашей улице праздник: площадной -- но культурный, демократичный -- но не вульгарный. Карнавал -- в полном смысле слова.

Оказалось, что вся эта затея -- выплеснуть на улицы столицы площадную культуру мира -- гениальная провокация. Кто мы -- зрители-соучастники, соглядатаи? Чем эти представления отличаются от тех, что под крышей? И как вообще вписаться в эти действа, если слишком долго карнавализированной у нас была только идеологическая сфера жизни, а к хеппенингам, разрушающим официозный ландшафт города, привыкнуть еще не успели.

«Уличные» распределились по разным территориям. В саду «Эрмитаж» прошли три карнавала: белый, черный и цветной. Здесь благодаря малой площади сада получилось и точнее, и интимнее. Театр смешался с толпой, и подчас трудно было угадать, где артисты, а где обычные, но принаряженные зрители. Малое пространство «Эрмитажа» лучше всего освоили те, кому не нужна была эстрада: белые клоуны театра «Малабар», перемещавшиеся на корабле и на ходулях, и русско-голландская команда «Бодиториум», превратившая «Эрмитаж» в питерский Летний сад с оживающими то там, то сям беломраморными скульптурами. Но если артисты не рассыпались по саду, не перемещались по вертикальной стене, не устраивали огненных феерий -- увидеть их не было никакого шанса. Перформансы, которые монтировались дольше, чем показывались, обрастали нешуточной толпой задолго до начала представления. Публика, чтобы не потерять удобную точку зрения, боялась сдвинуться с места, а обозреть всю площадь сада и перемещаться «по интересам» не позволяли центральные здания «Эрмитажа».

Манежная площадь в этом смысле оказалась доступнее и удобнее: ступеньки, возвышения, ворота Александровского сада. Правда, здесь можно было играть только что-нибудь масштабное -- с пиротехникой и динамиками, воздушными аттракционами и гигантскими объектами. Что-нибудь, требующее подиума, забора и сложных технических декораций, которые, упаси бог, трогать руками -- еще взорвется что-нибудь.

Один из самых удачных уличных перформансов фестиваля -- русско-голландский проект «Посылка» в постановке голландского японца, хореографа Шусаку Такеучи. Спектакль играли на высоком помосте, сколоченном прямо под лошадью с Жуковым. Пятьдесят танцоров под рвущийся из динамиков скрежет пилы по наждачной бумаге почти час выплескивали на толпу агрессивные тексты -- танцевальные, акробатические, драматические. Мутузили друг друга, бились на гигантских металлических столах, превращавших пространство то в офис с соперничающими клерками, то в концлагерный барак. Японец напустил дыму и эффектно что-нибудь поджигал -- чемоданчик в руках персонажа или телефонный провод между двумя говорившими артистами. Речь, понятно, шла все о том же: о западном, о коммуникациях и некоммуникабельности, о том, что технических средств все больше, а человеческих контактов -- все меньше.

Кульминационную агрессивную выходку артистов, нагло обрушившихся на первые ряды зрителей, Такеучи подготовил грамотно, постепенно, кирпичик за кирпичиком разрушая невидимую стену. К тому, что «люди в штатском», деловито строящие на сцене муравейник, рано или поздно возьмутся и за «организацию» толпы, зрители подсознательно были уже готовы. Поэтому радостно двинулись на сцену учиться рвать бумагу головой и передвигать столы с места на место, имитируя какую-то важную деятельность.

Вовлечь улицу в представление сложнее, чем найти удобную площадку. Чтобы превратить пассивно созерцающую толпу в активных соучастников, в тех, кто вместе с артистами превращает городской ландшафт в театральный, важно чувствовать, какую роль этот самый зритель очень хочет, но очень боится сыграть. И дать ему этот шанс. А иначе зачем? Можно ходить в театры или на стадион. Безопасно и хорошо видно.

Закрытие фестиваля больше походило не на карнавальное единение зрителя и толпы, а на привычное театрализованное действо. Вроде церемонии прощания с олимпийским мишкой. Зрители, как положено, сидели на трибунах, а артисты, те, что не разъехались, изображали на набережной столкновение белого и черного карнавалов с победой цветного. Телеведущие созерцали происходящее, как инопланетяне: путали Полунина с его двойниками, театр «Малабар» с Формальным театром, выясняли друг у друга, кто такие «Повстанцы» и почему до сих пор не выпускают бартеневские объекты, -- аккурат в тот момент, когда эти самые объекты вовсю гуляли по набережной. Популярный телеведущий Валдис Пельш владел жанром комментария, но не информацией, а его коллега, известный театровед, почему-то все время рассказывал про карнавалы в эпоху Гете.

Наверное, чтобы разобраться с современным площадным театром и с тем, чего мы от него хотим, эксперимент придется повторить. Можно с меньшим размахом, но побыстрее. Тем более что российских театров, готовых и способных работать в живой городской среде, как показал фестиваль, оказалось не меньше, чем зарубежных.