«Удивительно, что самый прагматичный предмет на свете -- компьютер породил самое фантастическое явление -- электронную почту. Письмо доходит со скоростью взгляда. Ты просила «Новогоднее». Оно для меня, как фильм «Ирония судьбы», есть человек, который каждый год 31 декабря просит его прочесть». Этим письмом (конец декабря 2002 года) Сусанна Черноброва открывает свою -- теперь обращенную не только к владелице таинственного адреса squirell@nowhere.com, но и к нам -- «Электронную почту» (Иерусалим; М., «Гешарим»; «Мосты культуры») Облака в небесах -- это брошенной елки скелет,/ Это снег прошлогодний на башнях, сугробы, руины,/ Облака над заливом застыли на тысячи лет,/ Обнимаясь, как будто они города-побратимы. Залив в «Новогоднем» рижский; читатель поймет это чуть позже, когда в электронных посланиях начнут возникать словесные и графические пейзажи латвийской столицы и взморья, зашелестят вдруг вспомнившиеся истории из второй половины ХХ века, а за ними потянется шлейф сюжетов из еще более отдаленного прошлого. Сусанна Черноброва выросла и долго жила в Риге. Теперь (с начала 90-х) она живет в пригороде Иерусалима. Первые attachment «Электронной почты» -- вид с кладбища на могилу пророка Самуила и стихотворение «Ханука», которому предпослан «реальный комментарий»: «В Америке елку в еврейских семьях, кстати, называют «Ханука Буш» -- ханукальный куст. Чтобы не лишать детей радости».

Снег в лесу декабрьском, ветка горяча,/ Ствол горит, как хануки первая свеча <...> В ярком танце хвороста куст -- ханукия,/ Лес -- это последняя ханука твоя.// Все наречья смешаны, лес -- смешенье дум,/ Слышен плач на идише, на латышском шум.// Лед в твоем подсвечнике, слякоть, талый лед,/ И над подоконником здесь, в Гило, встает// Ствол, свеча последняя, младший из огней,/ Он на даче в Меллужи всех стволов светлей. Иерусалим, то слепящий белизной, то вспыхивающий ярким радужным семицветьем, непрестанно навевает латвийские воспоминания, а память об узких улочках Старой Риги, о дюнах и соснах, о совсем другом песке обостряет сегодняшнее зрение поэта и художницы. (Хоть автор и жалуется на «двойственность» профессионального статуса, но ведь иначе, правда, сказать не получается.) А потом ей открывается и еще один -- безымянный, но совершенно реальный -- Город. Нет цвета ржавее, чем алый./ Меня обнимают вновь/ Черные руки каналов,/ Вены моих городов.// Смотри, над крышами вечный/ Есть город из городов/ И лес, колтун бесконечный,/ Прародина проводов.// Никто в том городе не был,/ В лесу из воздетых рук,/ Антенна -- в твердое небо/ Намертво вбитый крюк.// Там помнят зеленые песни,/ Поют их, кому не лень,/ Там свет -- золотая плесень,/ Которой покрылся день.// Но спутанные волокна,/ Фальшивый зеленый цвет./ Планеты дальше, чем окна,/ Его, во вселенной нет.// Он город-герой, над морем/ Его развеяли прах,/ Проросший сквозь солнце город/ Люби до рези в глазах.// Люби, тебе доведется/ Однажды проснуться там...

Письмо за письмом («емеля за емелей»). Обрывки хроники домашней и хроники непрерывно идущей войны («Вчера в Гило слышала знакомые звуки выстрелов, но меня уверили, что это арабская свадьба. Непонятно только, кого с кем»), смешные и грустные (часто, если вдуматься, страшные) воспоминания о позднесоветской эпохе, оживающие тени родителей, наставников друзей -- рижан, москвичей, питерцев, тартусцев, художников, поэтов, филологов, «путевые впечатления» (израильские, европейские, латвийские -- теперь ведь можно и вернуться к неизменному родному заливу и сбросившему советские вывески городу), мини-рецензии, старые и новые фотографии...

«Деспотизм в Латвии был трехслойным, за короткий промежуток в 20 лет власть поменялась трижды. Мама рассказывала, как в 52-м они с приятельницей и сослуживицей -- врачом Натальей Александровной Рябининой занимались уборкой на первомайском субботнике. Наташа была замечательная женщина, утешала маму во время «дела врачей»: «Все проходит, и это пройдет». Стирали пыль с портрета Сталина, он упал, стекло вывалилось из довоенной рамы. Плохо приклеенная фотография отлетела, под ней была газета, под той оказался Гитлер, а под ним -- Ульманис. Молоденькие женщины осмотрелись в панике, не видел ли кто диверсии, и быстро повесили портрет на место». В тот раз обошлось. Но не забылось -- как расстрелы, депортации, посадки, опасливая жизнь старших евреев-интеллигентов европейской выделки даже и в «вегетарианские» времена, прорывы и судороги послесталинской эры и совсем недавние взрывы, обрывающие людские жизни. Например, водителя автобуса, который всегда задерживался на остановке, увидев торопливо мчащегося (опаздывающего) пассажира...

Обычная электронная почта -- с новостями, шутками, тревогами, радостями, жалобами. Но и самые «домашние» сюжеты здесь вплетены в гобелен большой и жестокой истории, а то, что привычно зовется «политикой», поверяется каждодневной обыденностью. Наверное, иначе в Иерусалиме и быть не может. Но ведь и в Риге, кажется, все обстояло точно так же? Дело тут все же не в «обстоятельствах места и времени», а в даре сопряжения и тайновидения художницы и поэта, что завершает свой трехлетний эпистолярный роман поздравлением с некогда наступившим (теперь истаявшим в истории) 2006-м. «С Новым годом! Что нас ждет в этом году? Четные года недолюбливаю. (В этом «суеверии» автор признается не один раз. А что ж говорить о годе високосном, с которым мы сейчас начинаем прощаться? -- А. Н.) Все в этих письмах отсылает к той минуте юности, когда протокольный список на обороте коробки «Ленинград» вдруг зазвучал. Врезался в память сразу, хотелось повторять его, как строчки стихов: синий кобальт, изумрудная зеленая, кадмий лимонный, сиена жженая, виридоновая, берлинская лазурь, краплак, марс прозрачный, пигмент голубой ф-ц, наполнитель...»

Хотя до 31 декабря еще почти две недели, «Новогоднее» (которым книга начинается) стоит доцитировать. На застолье родительском пусто, не слышно людей,/ Словно ангел витающий их тишиной поминает,/ Где-то комната есть, куда много набилось гостей,/ Хлещет елочный дождь, шоколадная пыль оседает.// С Новым годом тебя!/ Помнишь, Старый без книг и друзей/ Мы встречали однажды, ненастье/ Все светила сметают с огромных еловых ветвей,/ И осколки летят, это солнце разбилось на счастье.

Поиском смысловых, интонационных, «цветовых» и прочих непредсказуемых и бередящих душу рифм «Электронной почты» лучше заниматься без подсказок.