В Большом зале Консерватории состоялся концерт абонемента симфонического оркестра Большого театра. Уже по традиции вечер украсил московский дебют европейской звезды. В декабре была Рут Цизак, образцово спевшая не обиходные у нас концертные арии Моцарта. Сейчас -- Рикарда Мербет. Впечатление от ее выступления можно приравнять к оперному, будто Мербет исполнила не песни Рихарда Штрауса, а монологи Рихарда Вагнера.

Тоска по Вагнеру возникла, едва певица начала первую песню цикла -- «К ночи» на слова романтика Клеменса Брентано. Не только потому, что речь в ней о вселенской, дарующей блаженную свободу тьме, которой сложил свой знаменитый гимн в «Тристане» Рихард Вагнер. Просто у Мербет удивительная вокальная хватка, настолько мощная, что певица выглядит не исполнителем, а генератором музыки. Очевидно, что ей по плечу любой формат и что к финишу всякой дистанции она придет победителем. Об этом говорит ее театральный актив: несколько вагнеровских партий в Венской опере (Елизавета в «Тангейзере», Ева в «Нюрнбергских майстерзингерах», Ирена в «Риенци») и одна в Байройте (Елизавета). Комплектом к Вагнеру идут, как обычно, Моцарт и Штраус. И хотя в списке Мербет есть Фельдмаршальша из «Кавалера розы» и Донна Анна из «Дон Жуана», в безусловность этих ролей верится меньше -- для них требуется и нежность, и утонченность, и слабость. Мербет же певица крупного штриха и удивительной выносливости.

Каждая из шести песен цикла на слова Брентано превратилась в эффектную оперную арию. Голосу -- густому, красивому, большому и целеустремленному -- было явно тесно в моменты камерных излияний и просторно в моменты экстатические, каких у склонного к пафосной риторике Штрауса немало: здесь сценическое обаяние Мербет просто расцветало. Завершающая цикл «Песня женщин» -- про ожидание моряков их женами -- вышла подобной извержению вулкана: на зал устремились потоки оперной экспрессии, а воодушевление Мербет, наконец-то ощутившей себя в родной стихии, радостно поддержал оркестр под управлением Александра Ведерникова. В лице дирижера Мербет обрела понимающего партнера -- все, что связано с форте и тутти звучало сокрушительно, триумфально, безапелляционно. Кульминация совпала с концом цикла, когда все только вошли во вкус. Удовлетворить ожидания оставшиеся четыре песни уже не могли, каждая только распалила воображение: «Цецилия» -- шиком и вселенским грохотом, «Колыбельная» -- бесконечной линией, «Успокойся, душа» -- гласом, в котором слышен страждущий Вагнер («Не тоскуй о жизни прежней, Полной терний, а не роз»). Наконец настало время тишины -- знаменитое «Утро» с солирующей скрипкой (превосходное соло Владимира Скляревского). В результате все краски Штрауса проявились сполна, кроме одной -- речевой ажурности. Всю жизнь стремившийся к утонченной речевой выразительности, поздний немецкий романтик предстал автором исключительно героическим.

Впрочем, такой образ Штрауса гармонично соединился со второй частью вечера, где исполнялась симфоническая поэма «Жизнь героя» (1899). В этом произведении не ведающий сомнений 35-летний композитор с напыщенностью и одновременно иронией вещает на весь мир о своих общественных, любовных и творческих победах. Автору не стоит большого труда расправиться с кучкой жалких, бессвязно выкрикивающих глупости врагов-критиков (деревянная группа): все напрасно -- правда и красота изначально на стороне творца. Его жизнь -- череда кульминаций: появление -- шикарная главная тема, любовь -- продолжительное колдовство скрипки (солистка Инна Ли), творчество -- упоение собой (фрагменты из других симфонических поэм), наконец, стратегия поведения -- победительная. «Жизнь героя» -- образец чисто немецкой самовлюбленности, кроме того эффектное оркестровое сочинение, созданное для проявления амбиций. Симфонический оркестр Большого театра такой шанс использовал, специально выучив сложную музыку и передав ее безудержно ликующую красоту. Количество энергии, вылившейся в зал, достигло предельных значений в сезоне, а вечер стал одним из самых радостных его событий. После того как герой, раскидав всех врагов, выходит победителем из жизненных битв, он позволяет себе ненадолго задуматься под монотонные переборы арфы и даже взгрустнуть под гобой. Но только для того, чтобы в коде снова утвердить свой позитивный образ. И публике ничего не оставалось, как вместе с симфоническим оркестром Большого разделить это воодушевление.