Название второго спектакля, привезенного новосибирским балетом на «Золотую маску» (о первом, «Золушке» в постановке Кирилла Симонова, см. «Время новостей» от 21 марта), предполагает возможность множественного толкования. «Русские сезоны» -- это, безусловно, память о дягилевской антрепризе. И русские сезоны -- просто смена времен года, текучка жизни, обыденность родных пространств. Алла Сигалова, сочиняя получасовую одноактовку на музыку Леонида Десятникова, явно имела в виду оба смысла.

Жизнь отечества представляется хореографу вечным сражением мифа с реальностью, пуантов с рабочими туфлями, восторженно-элегической памяти с бодрым темпом стройки, балета с бытовым шагом. В спектакле пять женщин в пышных красных юбках с вьющимися по ним черными линиями и в кожаных подшлемниках на головах. В самой одежке (придуманной Анной Политковской) естественная женственность балета отчеркнута уродливостью унисекс-головных уборов. Пять танцовщиц отлично помнят про те, дягилевские, сезоны, про статус балерин и великолепную мощь их кокетства -- и отлично тянут подъемы, специально демонстрируют дивную лепку стоп, будто прямо-таки в балете Мариуса Ивановича Петипа вышли. И через секунду, коротко и резко взмахнув руками, застывают в позе останавливающего машину гаишника -- воплощением неумолимой практичности.

В спектакле заняты двое мужчин, обряженных в длиннополые плащи, -- танцовщики время от времени пересекают сцену широкими шагами, не менее широко взмахивая руками и фиксируя их на взлете, будто очерчивая захваченное пространство. Но как бы монументально они ни выглядели в своем стремлении вперед, главные в балете все-таки женщины, с их суетой, воспоминаниями, перебиранием прошлого. Весь балет качается, перекатывается, шуршит этими воспоминаниями о великом прошлом, перелистывает классические учебники и тут же рисует поверх образцовой картинки какую-нибудь насмешливую загогулину.

Вдруг на несколько секунд грянет фуэте -- то простое, а то и итальянское; то вроде пойдет намек на классическую обводку, но вот партнер стоит спиной к балерине, а не лицом, и уж скорее он сам держится за ее поднятую ногу, чем ее держит. Промелькнет привычная «кукольная» поза -- с чуть наклоненной спиной и замершими впереди руками, и не поймешь, то ли «Коппелию» хореограф вспоминает, то ли куклу наследника Тутти из старого фильма. И все эти воспоминания -- вспыхивают промельки идей и Нижинского, и Фокина, и еще полудюжины хореографов -- нарезаны такими маленькими кусочками, так высушены и так тщательно отделены друг от друга, что наличие каждого из них не кажется принципиально важным. Это не паззл, который должен сложиться в единственно возможную картинку. Это случайный набор цветных камешков, что, высыпавшись, образует случайный пейзаж. Возможно, это и есть идея хореографа -- наша история, наши сезоны не складываются в один учебник. Всего лишь пестрые камушки, которые могут по-разному лечь на песок.