Новосибирский балет на нынешнюю «Золотую маску» привез два спектакля: «Золушку» в постановке Кирилла Симонова и сделанные Аллой Сигаловой на музыку Леонида Десятникова «Русские сезоны». «Золушку» станцевали в понедельник в Большом; «Сезоны» покажут сегодня на сцене Молодежного театра.

На сцене Большого возникло странное пространство, более всего напоминающее площадь перед каким-нибудь гордым, но провинциальным ДК. Тускло поблескивали в глубине некие зеркальные столбы, еще по паре мутных зеркал оказались прислонены к кулисам. (Вроде хотели сделать что-то пафосное, но в процессе деньги кончились.) Над сценой повисли ошметки электрической вывески -- какие-то фрагменты горят, какие-то нет. Сотворил все это унылое безобразие, как ни странно, отличный петербургский художник Эмиль Капелюш (сделанная им семь лет назад «Буря» в Театре имени Комиссаржевской до сих пор вспоминается со вздохом восторга), но и у хороших художников бывают плохие дни.

А вот у хореографа Кирилла Симонова, видимо, хороших дней не бывает.

Симонова принято жалеть, относиться к нему с тем вниманием, что к травмированному с детства ребенку: ну как же, еще когда был студентом-хореографом, «попал под каток» -- оказался выдвинут Мариинским театром, в котором тогда танцевал, на постановку «Щелкунчика» вместе с Михаилом Шемякиным. Шемякин так заполнил пространство своими жирными мухами и командирскими крысами, что выросшая в этих уродливо стесненных обстоятельствах хореография оказалась заведомо нежизнеспособной. Да, все сочувствовали -- и ждали новых сочинений, надеясь, что молодой человек очнется после травмы и сотворит что-нибудь занятное. Он сделал то одну одноактовку в антрепризе, то другую в вечере молодых хореографов -- ничего интересного, но все еще помнили и сочувствовали. Теперь вот наступило время полнометражной «Золушки» в новосибирском театре.

И стало ясно: да не было никакой травмы! Сломать позвоночник можно тому, у кого он есть. А Симонов гнется и стелется по земле -- и прекрасно себя чувствует. И свое мироощущение сполна выражает в своей хореографии.

О чем его «Золушка»? Вроде бы о торжествующей чистоте. В первой сцене готовящиеся к балу злобные сестрички ожесточенно трутся мочалками в тазиках, героиня же отправится к принцу без водных процедур -- она и так хороша. И отправится она к нему не на загрязняющем окружающую среду автомобиле (как мачеха и сестры), а на единороге (как известно, символе девственности). В финале, разумеется, будет белое платье невесты. Но эта режиссерски прочерченная линия совершенно отрицается стилем движения.

Вся пластика у персонажей ломаная, гнутая, безвольная. Поднятая вверх рука соскальзывает вниз, как мокрая тряпка. Герои то и дело ступают на пятку и, отводя ногу назад, горбят стопу «утюжком» -- ладно, что впервые так отражать гротескные характеристики в музыке хореографы стали в середине прошлого века, важно, что так же поступает и Золушка (Елена Лыткина), а она персонаж не гротескный. Проблема вот ровно в том, что Золушка ничем от окружающих не отличается -- так же зазывно крутит бедрами, как и ее сестрички, и «светская чернь» на балу, да что там! Бедной девушке хореограф сочинил мечтательное соло, в котором она, на зависть много пережившим женщинам Бориса Эйфмана, с расставленными ногами корчится на полу, ритмично приподнимаясь к невидимому партнеру.

Принц этой ничем не смущающейся Золушке достался соответствующий -- этакий первый парень в ПТУ. Максим Гришенков относится к категории невысоких удалых виртуозов -- должно быть, в классике он танцует шутов. Он лихо отпрыгал поставленные ему вариации... Но балет -- самое плотское и потому самое жестокое из искусств. Нужно быть Михаилом Барышниковым, чтобы при маленьком росте не казаться смешным в героической вариации, а Гришенков, увы, не Барышников. И вот выходит такой крепенький воробей и начинает изображать из себя гордого сокола, при этом еще зачем-то страшно гримасничая. В самых патетических местах возникает совершенно незапланированный комический эффект.

Все кордебалетные танцы похожи до неотличимости: угловатая пластика деревянных кукол сочетается с устрашающей гибкостью кукол резиновых (тех, что могут принимать невозможные для человека позы и тем подсознательно пугают глаз, прежде чем человек поймет, что именно в этой кукле не так). Все костюмы (автор -- Стефания Ханалда Граурогкайте) ужасны: начиная с секс-одежки с томно отрезанным рукавом и оголенным пузиком для крепенького принца до наряда, в котором Золушка является на бал, -- усыпанный искусственными блестками верх платья и какие-то зеленые шелковые перья вместо юбки, просто мечта рижского варьете ранних 80-х. Но вопросов, почем все это привезли на «Золотую маску», совершенно не возникает. Во-первых, эти вечные политические соображения, что нельзя замыкаться на театрах Москвы и Петербурга. А во-вторых -- и в-главных -- в оркестровой яме был Теодор Курентзис. За удовольствие послушать Прокофьева в исполнении его умного, чуткого, совершенно сказочного (в прокофьевском стиле острой и горьковатой сказки) оркестра можно было вытерпеть и не такую хореографию.