Книга Евгении Абелюк и Елены Леенсон «Таганка: личное дело одного театра» (М., «Новое литературное обозрение») увидела свет в преддверии 90-летия Юрия Петровича Любимова. Презентация прошла в старом -- некогда единственном и незабываемом -- таганском зале. Бежали по экрану кадры из давних великих спектаклей и фрагменты совсем недавних репетиций. Пел ансамбль Дмитрия Покровского. Темпераментно выступали авторы презентируемого капитального труда и старинные друзья театра. Самого Мастера, к сожалению, не было -- слегка простуженный, он экономит силы для новой премьеры, что будет сыграна в воскресенье, 30 сентября.

Впрочем, затертый оборот «незримо присутствовал» в данном случае совершенно точен. Как точны слова, стоящие на обложке с портретом основателя театра -- «при участии Юрия Любимова». И дело здесь не только в том, что режиссер обстоятельно и остроумно комментирует многочисленные сюжеты, представленные в книге архивными документами (стенограммы худсоветов и заседаний во всякого рода инстанциях; официальная переписка с властями предержащими), фрагментами статей и рецензий 60--80-х годов, мемуарными свидетельствами. Вся теперь уже более чем сорокалетняя «драма и комедия» Таганки -- это Любимов. Что вовсе не принижает многих других участников многолетнего грандиозного и многопланового спектакля: артистов, выходивших на сцену, писателей, чьи стихи и проза с этой сцены звучали, музыкантов и художников, умевших расслышать и разделить творческую волю Мастера, гуманитариев, елико возможно поддерживавших Таганку, и тех обычных зрителей (от всенародно известных персон до пробиравшихся в зал безумными путями студентов и школьников), чье дыхание, сливаясь с дыханием труппы, рождало особый таганский воздух. Из выступления в выступление переходила та в общем-то немудреная мысль, что понятна любому «бывалому» таганцу и естественно живет в новой книге: Любимов обладает могучим даром привлечения по-настоящему талантливых, благородных, внутренне свободных людей -- привлечения к общему делу. Дар этот и позволил резко самобытному, наделенному отчетливо индивидуальным мировидением и титаническим темпераментом, властному (а как без того), но вопреки шепоткам комфортной полуправды никак не «эгоцентричному» Любимову выпестовать множество замечательных и друг на друга решительно не похожих актеров, превратить репертуар в зеркало лучшей современной словесности (поэзия 60-х, «деревенская проза», включая затравленного надсмотрщиками «Живого» Бориса Можаева, Трифонов, «А зори здесь тихие...» Бориса Васильева), предложить убедительные прочтения классики (любимовские трактовки Шекспира, Мольера, Пушкина, Островского, Достоевского могли вызывать неприятие, но отрицать их историко-филологическую основательность могли только абсолютно невежественные или столь же бессовестные «оппоненты»). Счастливая способность привораживать таланты неотделима от умения чувствовать настроение общества, распознавать новое и живое, угадывать потенциальных сильных сотрудников-единомышленников. Так и складывалось, так и жило нерасторжимое таганско-любимовское единство.

Об этом и рассказывает книга Евгении Абелюк и Елены Леенсон, в равной мере посвященная Любимову, его театру и «таганскому» веянию в культуре 60--80-х годов. В коллаже точно отобранных и тонко прокомментированных документов все время присутствуют два сквозных сюжета -- творческая работа (его кульминационный пункт -- глава «Репетиция спектакля», построенная на стенограммах работы над «Борисом Годуновым») и борьба (здесь вершина приходится на главу «Театр и цензура»). Сюжеты могут тесно сплетаться, а могут расходиться, но ненадолго. И причиной тому не авторская концепция (она точно соответствует исторической действительности) и не возглавляемый Любимовым театр. Борьба с советской системой вовсе не была задачей Таганки (как не была она задачей всех истинных художников и достойных культурных институций -- издательств, журналов, музеев, библиотек, киностудий, которым выпало вековать под большевистским прессом), борьба же за человека, его честь и свободу неотделима от творчества да и любой мало-мальски интеллектуальной работы. Политическую борьбу против театра (равно как и против всего живого) вело партийное квазигосударство (успешно разрушая заодно и саму идею государства, ориентированного на человека и гражданское общество). Орудиями в этой борьбе были не только запреты и расправы, но и иезуитское приписывание «скрытых смыслов» прямым высказываниям, постоянное провоцирование, за которым должно было следовать превращение художника и гражданина (если они стояли на своем, просто делали то, что почитали должным) в политическую единицу (разумеется, враждебную, ибо никакой политики, кроме политики единственной и всевластной партии, не было и быть не могло). История Таганки -- один из самых выразительных примеров (хотя, конечно, далеко не единственный!) навязывания политического смысла свободному высказыванию, изготовления «врагов», которым до времени позволено ваньку валять лишь в силу «снисходительности» мудрого руководства партии и правительства к невесть что о себе возомнившим шалунишкам, что обязаны быть по гроб жизни быть благодарными за эту господскую милость. И вести себя соответственно, то есть держаться в указанных рамках, сносить тягомотину невежественных указивок (иногда дающихся лишь для того, чтоб служба медом не казалась) и ни в коем случае не поддерживать друг друга.

Для того чтобы вынести это неостановимое издевательство (когда «ласка» хоть и отличается от «таски», но не слишком, когда жизнь идет под девизом, гениально сформулированным самым прославленным таганцем -- Скажи еще «спасибо», что живой!), и не сломаться, не свести свободное чувство- и мыслеизъявление к демонстрации кукиша в кармане, чтобы не поступиться сутью своего -- художнического -- дела, потребно и гражданское мужество, и вера в искусство, и сила духа. Иными словами, должно быть личностью. «Личное дело» -- канцелярский термин, в условиях советчины -- зловещий. Личное дело (без кавычек) -- дело личности. Способной одерживать победы в заведомо неравном бою. Личность Юрия Любимова определяла личность его театра. Об этом, о роли личностей в подсоветском бытии и о предельной необходимости выявления личностей сегодня говорила, завершая презентационный вечер, филолог Мариэтта Чудакова.

Спектакль, который Мастер подготовил к своему юбилею, основан на горчайшей и неколебимо актуальной русской комедии. Название тройное: Горе от ума -- Горе уму -- Горе ума.