Ян Саудек -- самый знаменитый в мире чешский фотограф, чьи лирические ню, публиковавшиеся в журналах «Чешское фото», знатоки приметили еще в конце 60-х. Обнаженные мужчины и беременные женщины на ранних работах Саудека -- такой же символ пражской весны, как черно-белые фильмы Формана, романы Кундеры и чешский джаз. В то время чехи вообще были помешаны на обнаженной натуре. В Западной Европе тоже разоблачались, но не так: там это была игра, эпатаж, веселое бунтарство. В оккупированной Чехословакии каждый сантиметр обнаженного тела воспринимался как кусок родного чернозема, с боем отвоеванный у врага.

В начале карьеры Саудек вполне вписывался в изобразительный канон «оттепельного гуманизма». Его первые черно-белые работы из циклов «Семья мужчины» и «Это называется любовью» наполнены каким-то почти христианским прекраснодушием. Самая знаменитая фотография этого периода, «Жизнь» (1966), где мужчина прижимает к себе новорожденного ребенка, не содержит и намека на эпатажный стиль позднейших работ.

Ранний Саудек -- типичный продукт пражской весны. С характерным культом всего американского -- тяжелых мотоциклов, кожаных курток, бутылок кока-колы, урбанистических пейзажей, сверхскоростных поездов -- и типично славянской ностальгией по общинной гармонии с ее русалочьими образами и природной цикличностью, воплощенной в беременных женщинах и трогательных детях. Смешно, но в Сети фотографии раннего Саудека можно встретить на сайтах вроде «Товары для новорожденных». Неизвестно, в какой бы китч могла выродиться его юношеская вера в человечество, если бы русские танки не проехались по ней грязными гусеницами.

Мутация произошла незаметно. Уже в начале 70-х место лирических ню занимают стилизованные под павильонную эротику начала ХХ века снимки дородных красавиц с целлюлитными задами в рваных колготках. Вместо наполненных светом естественных интерьеров появляется условное пространство ателье: узнаваемое помещение с обшарпанными стенами, покосившейся табуреткой и (изредка) открытым окном. Саудек сознательно создал театральное ретропространство, где разыгрывал свои неприличные сценки. Чем-то эта эстетика напоминает Уиткина; только последний больше увлекается анатомическим театром, а Саудек предпочитает живые тела.

Мужчины и женщины, снятые в почти непристойных и часто неестественных позах, имитирующих садомазохистские радости. Война полов, инцест, гендерная амбивалентность, относительность эстетических представлений о красоте и уродстве -- сквозные темы его творчества. Большинство авторских отпечатков разрисовано яркими цветами, на манер дешевых порноснимков начала прошлого века. Многих персонажей Саудек снимал на протяжении всей жизни, чтобы потом представить снимки как документальное свидетельство тщеты телесных радостей и земных удовольствий. Обыватели брезгливо от них шарахаются, не понимая, что имеют дело с очень религиозным художником.

Саудек прославился тем, что возвел частную вульгарность до высот философской эстетики. Он обратился к бульварному китчу в начале 70-х -- в эпоху далекую от постмодернизма. Его повторяющиеся сюжеты превратились в бесконечные медитации на тему человеческой природы с ее склонностью к насилию, саморазрушению, запретным радостям и с животным страхом перед смертью.

Его ноу-хау взяли на вооружение и растиражировали «глянцевые» фотографы. Моду снимать одних и тех же персонажей сперва обнаженными, а потом одетыми «застолбил» поверхностный Хельмут Ньютон, а ход с переодеванием женщин в мужские костюмы стал общим местом гламурных изданий. Возможно, поэтому «классические» работы Саудека сейчас воспринимаются как повторение чего-то давно усвоенного, а ранние снимки кажутся почти классикой.