Йо-Йо Ма, самого высокооплачиваемого виолончелиста в мире, ждали в Москве в начале 2005 года, концерт отменился из-за болезни музыканта. А ждали, надо заметить, с трепетом, схожим по масштабу и силе эмоций с ожиданием московского концерта Мадонны. Тому, кстати, есть объяснение -- фигуры этих двух деятелей культуры имеют много общего. У обоих все мыслимые и немыслимые награды, бешеные гонорары, всемирная слава, толпы восторженных фанатов и, как ни печально, при всем профессионализме, доведенном порой до какого-то прямо-то фантастического совершенства, статус поп-звезды взамен желаемого образа серьезного музыканта. Разумеется, Йо-Йо Ма это касается в меньшей степени, но все же касается. Его учителями были Леонард Роуз и Мстислав Ростропович -- две легенды научили способного китайца, родившегося в Париже и в пять лет переехавшего в Нью-Йорк, играть на виолончели отменно. Он так всю жизнь играет -- весело, легко и невероятно светски. Причем что бы ни играл -- этнику, джаз, crossover, киномузыку или классику.

Нынешний концерт должен был, видимо, продемонстрировать публике серьезную сторону дарования виолончелиста, в программу господин Ма поставил сплошь академические хиты: «Арпеджионе» Шуберта, ре-минорную сонату Шостаковича, сонату Франка и две небольшие пьесы (Астора Пьяццоллы и Эгберто Гисмонти) в качестве гарнира. Его легковесное, мимолетное исполнение «Арпеджионе» можно было при желании считать концепцией, хотя и неясно, как в какую бы то ни было концепцию может вписываться невнятная, безвольная, путаная игра пианистки Кэтрин Стотт. Но когда та же легкомысленность плавно перекочевала и в сонату Шостаковича, это стало выглядеть, мягко говоря, странно. Никто, конечно, не говорит, что, играя эту сонату, нужно непременно помнить об отношениях Шостаковича и Сталина или что-нибудь в этом же пафосном духе. Но все же играть ее как милую бисовочку, обаятельную финтифлюшку -- тоже странно. Все четыре части сонаты были сыграны примерно с одной интонацией, в минимальном диапазоне оттенков, тембров и динамики. Ровно, стабильно, уверенно и весело. Есть такая известная байка, мол, на светских обедах в Америке существует запрет на одну тему, на одно слово. И это слово совсем не, например, смерть или что-нибудь такое ужасное. Это слово -- Бог. Американец Йо-Йо Ма так активно, так рьяно отпихивается от всего серьезного в игре, что впору принять байку на веру. Серьезное совсем не означает высокопарное, глобальное или занудное. Означает известную степень глубины, которую этот сияющий виолончелист, кажется, не считает обязательной частью исполнительского искусства. Он в то же время совсем не шут, как, скажем, скрипач Максим Венгеров, своими цирковыми исполнениями вызывающий экстаз в зрительном зале, что выглядит более честным -- человек публику развлекает. Йо-Йо Ма играет с безупречным вкусом, изящно, точно, чисто и никак. Даже в жарком пьяццолловском Le Grand tango виолончелист ни на секунду не вышел из себя, не сделал ни одного лишнего движения, ни одной ноты не сыграл незапланированно, неожиданно. Его британская партнерша по ансамблю и вовсе рубила все сильные доли с размахом, уместным скорее в кулачном бою, нежели в экстравагантном танго.

Абсурд достиг апогея в сонате Франка, где четыре части изумительной романтической сонаты были сыграны примерно в одном -- бешеном -- темпе, и если во второй части, Allegro, с этим еще можно было примириться (хотя Allegro, как известно, означает «весело», а вовсе не «с дикой скоростью»), то найти объяснения тому же темпу в третьей части, томном речитативе, мне не удалось.

Собственно, проблема этого концерта не в том, что чему-нибудь пришлось, скажем, возмутиться. Скорее в том, что ничто не удивило. Йо-Йо Ма оказался ровно таким же, как на афишах, расклеенных по городу, с улыбкой до ушей, элегантным, обаятельным космополитом. И будь он, скажем, не виолончелистом, а дипломатом, послом каким-нибудь, министром -- цены бы ему не было. А так -- есть.