У «Ахматовского сборника» (М.; СПб., «Альянс-Архео»; составитель Наталья Крайнева) долгая история. Его первоначальное ядро составили доклады, прозвучавшие на конференции «Победившее смерть слово...», которая была приурочена к тридцатилетию смерти поэта и прошла в Российской национальной библиотеке. (Интересно, какой мыслитель решился отнять у Публичной библиотеки ее имя, наглядно дискредитируя саму идею исторической справедливости? Ничего, терпим. Как терпим названия областей, окружающих Петербург и Екатеринбург, и станции метро, названной в честь расстрельщика-большевика.) Шли годы, собирались материалы, издание было поддержано университетом Калифорнии, Лос-Анджелес, с грифом которого (UCLA Slavic Studies. New series. Vol. V; под редакцией Вяч. Вс. Иванова, А.Л. Осповата, Р. Вроона) и увидело свет. В год сорокалетия кончины Ахматовой. Этот печальный день -- 5 марта -- пришелся в 2006 году на Прощеное воскресенье; отсюда название сборника -- начальная строка ахматовского четверостишья: «Я всем прощение дарую...»

В первую часть книги вошли архивные материалы (мемуары, эпистолярий), и хотя после весомого тома «Воспоминаний об Анне Ахматовой» (1991) публикаций появилось совсем не мало, представленные ныне тексты никак не назовешь «остатками» -- это воспоминания Ирины Пуниной (дочери третьего мужа Ахматовой) «В годы войны» и «Лето 1960 года», биолога Владимира Михайлова, богемиста Олега Малевича, познакомившего Ахматову со своим переводом посвященного ей стихотворения чешского поэта Франтишека Галаса, актрисы Александры Смирновой-Искандер и др. Совокупность весьма разнородных и противоречивых свидетельств о том, что случилось сразу после смерти поэта, -- московской неразберихе, самолетном рейсе с гробом, решении «кладбищенской проблемы», отпевании в Никольском соборе, похоронах в Комарове, наметившемся разладе меж наследников, который обернулся чудовищной тяжбой из-за архива, -- весьма выразительно рисует тот очередной (далеко не последний!) подарок, который преподнесла Ахматовой советская антижизнь. Да, проститься с Ахматовой пришли не только близкие, но и великое множество людей, никогда ее не видевших прежде. (Иные оставили воспоминания; например, много сделавший для «Ахматовского сборника» и, увы, безвременно этим летом скончавшийся незаурядный библиограф Михаил Эльзон; в 1966 году -- двадцатилетний студент.) Но было не только единящее горе, но и то, о чем предельно точно говорит надпись В.П. Михайлова на обороте и без того выразительной фотографии компании функционеров у похоронного автобуса: «Радуются...»

Да, радовались. Они свое дело знали и сдавать позиции не собирались. Напомню, что в России «Реквием» будет опубликован через двадцать один год после смерти Ахматовой. И далеко не только он оставался закрытым для «обычного» читателя -- несмотря на подвижнический труд тех, кто был верен поэту. Один из самых впечатляющих материалов сборника -- переписка Лидии Корнеевны Чуковской с академиком Виктором Максимовичем Жирмунским (публикация Жозефины Хавкиной, друга и помощницы Л.К. Чуковской). Чуковская готовит поэтический раздел лениздатовской книги «Стихи и проза». Она пройдет две корректуры, будет подписана к печати, но канет в бездну на семь лет; конечно, то была месть Чуковской за ее бесстрашные открытые письма -- но и Ахматовой тоже. В 1976 году лениздатовский сборник увидит свет без имени Чуковской (составителем значится издательский редактор) -- и без многих важнейших ахматовских стихов. Равно как и подготовленный Жирмунским том «Библиотеки поэта»; в нем вместо статьи классика филологической науки появится предисловие Алексея Суркова. Впрочем, Жирмунского это уже волновать не могло -- он умер пятью годами раньше. Главное в переписке (к сожалению, пока обнаружены далеко не все письма Жирмунского) -- это не цензурные, то есть идеологические, препоны (хотя и о них говорится, и о дошедшей до советского суда тяжбе за архив между сыном Ахматовой Л.Н. Гумилевым и И.Н. Пуниной -- куда денешься!), а «обыкновенная» наука: выявление текстов, определение редакций, датировки, разночтения, комментарии... Корреспонденты не состязаются и ревнуют (что слишком давно и прочно вошло в наш обычай, искорежив дарования многих филологов и нанеся существенный ущерб едва ли не всем классикам, особенно ХХ века), но щедро делятся своими открытиями. (Трудно поверить, но даже Чуковская просто не знала некоторых стихов Ахматовой; 8 ноября 1966-го она пишет Жирмунскому: «Три стихотворения, которые Вы мне подарили, таковы: 1. «И увидел месяц лукавый...» 2. «Причитание» («Ленинградскую беду...») 3. «Кого когда-то называли люди...»; всего-навсего! Отдаривала она сторицей.) Они делают действительно общее дело.

Которое и по сей день не закончено. Не потому, что всякий поэт неисчерпаем, а потому что, как писал по сходному поводу Некрасов, на место цепей крепостных/ Люди придумали много иных, потому что последействие советчины не кончилось и конца ему не видно. В «Ахматовском сборнике» есть публикации давних, но в свою пору презревших печать штудий, есть превосходные статьи сегодняшних исследователей, в том числе две работы Романа Тименчика «К анализу «Поэмы без героя». 3» и «Из «Именного указателя к «Записным книжкам»: «Завистницы, соперницы, враги» (о его фундаментальном исследовании «Анна Ахматова в 60-е годы» см. «Время новостей» от 26 декабря 2005 года), но завершают книгу два убийственных отклика на Собрание сочинений Ахматовой, что выходит в издательстве «Эллис Лак», претендует на статус «академического» и том за томом ошеломляет своими дикарскими «новациями». Крылова цитировать не буду.

Лучше процитирую уже давнее (1978) стихотворение Владимира Рецептера, выросшее из ахматовского «зерна» (его эпиграф стал заголовком этих заметок): Свидание вышло при кедре./ При снеге на солнце. При ветре./ На этой прибрежной земле./ И кажется, что в феврале <...> Я вышел... Ни солнца, ни ветра./ Вблизи одинокого кедра -- / сто сосен, сто елок окрест.../ А место его за порогом/ единственным выбрано слогом,/ и выбор несет он, как крест. О своих встречах с Ахматовой (собираясь к ней, молодой артист и поэт всякий раз бормотал «Счастлив, кто посетил сей мир...») Рецептер рассказывает в первой -- прозаической -- части многопрофильных «Записок театрального отщепенца» (СПб., Издательство журнала «Звезда»), но чувство сопричастности миру Ахматовой ощутимо не только в конкретном -- очень интересном -- мемуарном очерке. Оно есть в стихах, составивших второй раздел книги -- «Гастрольный троллейбус» (об итоговом -- на сей день -- поэтическом сборнике Рецептера «Сквозь прозу» см. «Время новостей» от 26 апреля 2005 года), в воспоминаниях о Большом драматическом театре, иные фрагменты которых сопряжены с этюдами о Блоке и Булгакове (рассказы о постановках в БДТ «Розы и Креста» и «Мольера»; оба спектакля -- блоковский самого Рецептера и булгаковский Сергея Юрского -- оказались посмертными воздаяниями театра авторам, которые тщетно надеялись увидеть на его сцене именно эти пьесы), в проникновенной пушкинистике (третий раздел -- «История читательских заблуждений»).

Рецептер не был особенно близок Ахматовой (и ни в коей мере на том не настаивает), но их разговор о «Гамлете», игровую импровизацию Рецептера о «подлинном» авторе Шекспировых пьес, принце крови Гамлете (в ответ на подначивающую реплику Ахматовой о «малограмотном артисте») и царственное резюме: «Вы понимаете, что вы сейчас произнесли» (чудесный комментарий: «Она понимала, что он не понимает»), кажется, многое определил в судьбе и сути собеседника Ахматовой. Тематически Ахматова в книге не доминирует, но без нее не сложилась бы ни мелодия стихов, ни мелодия мемуаров, в которых большая страсть счастливо не превращается в пристрастность (см. также выпущенный в конце прошлого года «Вагриусом» «гастрольный роман» Рецептера «Жизнь и приключения артистов БДТ» -- это другая книга!), ни мелодия новаторских работ о Пушкине, которые можно назвать «слишком смелыми» или «спорными», но нельзя -- неточными или своевольными. Свидание было при кедре. Было. И не кончилось.