Ханс Кристиан Андерсен прожил семьдесят лет и написал пятьдесят томов. Романы, поэмы, пьесы, очерки стяжали ему европейскую славу. Все они забыты. И сказки Андерсен сочинял во множестве, однако лишь некоторые из них прекрасны. Век прошел, и собрание сочинений превратилось в тоненькую книжку для детей.

Но эти шедевры дошкольной литературы -- не все, что осталось от Андерсена. Он создал свой жанр, вернее, образ жанра. Сказка Андерсена -- это не только «Дикие лебеди», «Принцесса на горошине» или «Тень». Сказка Андерсена -- это сцена воображения, населенная нарядными фигурками, уставленная занятными вещицами -- и музычка разбитая бренчит, летают аисты и ангелы, не умолкает взволнованный тенорок рассказчика, -- и обязательно торжествует справедливость!

Берутся любые существительные, и с помощью нескольких самых необходимых глаголов разыгрывается в лицах нехитрая схема судьбы. Сказку можно сложить из любых пустяков. Остроумие и фантазия легко свяжут их нитями банальной житейской истории. Пусть вещи ссорятся и женятся. Люди и куклы различаются только размерами, а домашние животные -- переносчики сюжета.

И вот фабула достигает иносказательного правдоподобия. Оловянный солдатик влюбляется в бумажную танцовщицу. Фарфоровая пастушка убегает из дому с фарфоровым трубочистом.

Андерсен решает фабулу как моральное уравнение: награда соответствует заслуге, возмездие -- проступку, будущее героя отражает его прошедшее, как следствие -- причину. Все держится законом сохранения душевной теплоты.

Неудивительно, что свои пространные мемуары Андерсен назвал «Сказка моей жизни». Эта биография не терниста. Беспечальный путь наверх, странствие Гадкого утенка навстречу невероятной, неминуемой удаче. Слава, чины, дружба титулованных особ. Премии, награды, пышные юбилеи, грандиозные похороны и наконец бессмертие. Настоящее литературное бессмертие -- вечное имя, вечная память и любовь.

Да, похоже на сказку. Казалось бы, человек не совершил ни единого значительного поступка, зато изготовил уйму патриотических стихотворений, жил как бы вне истории, тешась происками мещанского тщеславия... Этого, разумеется, довольно, чтобы преуспеть, но неимоверно мало для того, чтобы заслужить восхищение Гейне и Диккенса (кстати, разве Оливер Твист -- не Гадкий утенок, разве Крошка Доррит -- не Дюймовочка?) и стать непременным спутником наших детских воспоминаний.

Был ли он гением, этот безобидный, плодовитый, сентиментальный писатель? Во всяком случае он с необычайной отвагой выдумки, с неколебимой наивностью защищает последние иллюзии девятнадцатого века. Кто знает, будь Андерсен вполне человеком своего времени и возраста, не останься навсегда провинциальным подростком, может, и не удалось бы ему высказать очарование душевного уклада, покоящегося на любви, добродетели и чести -- понятиях затейливых и прочных, словно архитектура старинного европейского городка...

В мироздании Андерсена уютно, как в детской: на столе -- хрестоматия, на полу -- игрушки, и за зеркалом -- пук розог.

Сказка выписывает надежный рецепт успокоительного, вроде капель датского короля. Она говорит, что ни одна слезинка не прольется зря. Вселенная человечна, страдание не бессмысленно, и сама жизнь -- сказка с бесконечным продолжением, и смерть не страшна для тех, у кого хорошие отметки за поведение.

И Яльмар увидел, как мчался во весь опор другой Оле-Лукойе и сажал к себе на лошадь и старых и малых. Одних он сажал перед собою, других позади; но сначала всегда спрашивал:

-- Какие у тебя отметки за поведение?

-- Хорошие! -- отвечали все.

-- Покажи-ка! -- говорил он.

Приходилось показывать; и вот тех, у кого были отличные или хорошие отметки, он сажал впереди себя и рассказывал им чудную сказку, а тех, у кого были посредственные или плохие, -- позади себя, и эти должны были слушать страшную сказку. Они тряслись от страха, плакали и хотели спрыгнуть с лошади, да не могли -- они сразу крепко прирастали к седлу.

-- Но ведь Смерть -- чудеснейший Оле-Лукойе! -- сказал Яльмар. -- И я ничуть не боюсь его!

Катехизис и кондитерская! Прописи на конфетных обертках. Милосердие благоухает марципаном, терпение отдает леденцовой кислинкой, а вина горчит...

Так посреди нашего детства сияет святочной философией, звенит дешевой, милой мишурой сказка Андерсена -- старомодный, новогодний жанр. Сюжет украшен золочеными шарами и восковыми яблоками, а на вершине светится рождественская звезда.