Свод мемуарной прозы «Меандр» (М., «Новое издательство») -- третья посмертная книга Льва Лосева, большого поэта, феноменально одаренного читателя (филолога не токмо по роду занятий, но по самому складу, филолога в самом буквальном смысле -- «любящего слово») и человека редкостной во все времена и в любой среде (что уж говорить о нашем веке и болезненном литераторском цехе) доброкачественности. Я никогда не видел Лосева, не состоял с ним в переписке, совсем немного слышал о нем от тех, кому выпало с Львом Владимировичем общаться, но именно это чувство -- есть же на белом свете по-настоящему и безоговорочно доброкачественные люди! -- возникало у меня при чтении, пожалуй, всякого лосевского текста, будь то стихи, эссе, статьи или мемуары. Так думал я при жизни Лосева, так же -- читая книги, явившиеся миру в отсутствие автора.

«Меандр» опередили второе издание седьмой поэтической книги Лосева «Говорящий попугай», дополненное пятью последними стихотворениями, не попавшими в изначальный корпус книги (СПб., «Пушкинский фонд»), и сборник статей «Солженицын и Бродский как соседи» (СПб., Издательство Ивана Лимбаха). О филологической прозе Лосева я уже высказался (см. «Время новостей» от 5 марта), повторяться неловко, тем более что некоторые статьи перекочевали из апологии литературного соседства в мемуарный том. Но и оставить «Меандра» без внимания было бы непростительной глупостью. Потому что мало выходит у нас книг, которые были бы так насущно необходимы и всему читающему обществу, и его «элитарной» верхушке, как любые (вне зависимости от жанра) сочинения Лосева. Необходимы для прочищения мозгов, для напоминания о том, что такое человеческая порядочность и добрые литературные нравы, для одоления того тоскливо-развеселого морока, в котором мы, сто раз плюнув на любую попытку смыслоразличения и обреченно упиваясь ароматами ста цветов (девяносто из которых испускают мерзостный яд), продолжаем уютно барахтаться. Не замечая, как идем ко дну. Как теряем собственные лица. Как утрачиваем память об азбучных истинах. Как поощряем пошлость -- то кипуче агрессивную, то меланхолично (но сознательно -- плетью обуха не перешибешь!) капитулянтскую, а то и наивную, обусловленную человеческой слабостью художника, что совсем недавно казался (да и был!) свободным и даровитым, но словно бы незаметно скукожился и упростился в нашем фестивально-премиально-презентационном безвоздушье.

На склоне дней мне пишется трудней./ Все реже звук, зато все тверже мера./ И не пристало мне на склоне дней/ собою подпирать милицанера.// Не для того я побывал в аду,/ над ремеслом спины не разгибая,/ чтоб увидать с собой в одном ряду/ косноязычащего раздолбая.// Вы что, какой там, к черту, фестиваль!/ Нас в русском языке от силы десять./ Какое дело нам, что станет шваль/ кривлять язык и сглупу куролесить. «Отказ от приглашения» -- одно из последних стихотворений Лосева. Строящий его решительный жест -- продолжение того дела, над которым он смолоду не разгибал спины. Того дела, частью которого стали его воспоминания -- о Бродском (законченная, лишь по видимости фрагментарная книга «Про Иосифа» помещена в первом разделе «Меандра»; по-своему этот интимный, полнящийся любовью рассказ друга не менее важен, чем лосевская биография Бродского, несколько лет назад вышедшая в "ЖЗЛ"), о своей семье (и особенно об отце -- поэте Владимире Лифшице), о годах учения и странствий, о друзьях-сочинителях (в том числе Юзе Алешковском, Сергее Довлатове, Владимире Уфлянде), о единственном (и изрядно горечью напоившем) приезде на родину из американского далека в 1998 году (печальный очерк «Москвы от Лосеффа» книгу закрывает). Любовь и доверие к людям, миру и словесности ощутимы в любом опусе Лосева. Человеческое тут неотделимо от «литературного». Это плохо соответствует господствующим «культурным тенденциям», но, право слово, к ним культура никогда не сводилась и сейчас не сводится. Потому прав поэт Сергей Гандлевский, завершивший свое сердечное предисловие к «Меандру» уверенным тезисом: «Книге суждены интерес и любовь читателей не одного поколения».

Так, а все равно грустно. Ибо с уходом Лосева и появлением его последних -- «заветных» -- книг очень ясно понимаешь, как необходим был нам этот неповторимый голос -- голос поэта, читателя, историка, мемуариста, рассказчика анекдотов, человека особой выделки. Не только всякий художник, но и всякий человек незаменим. Однако в иных случаях эта незаменимость ощущается особенно остро.