Студия театрального искусства открыла сезон «Записными книжками», премьеру которых ждали еще весной, к юбилейному Чеховскому фестивалю. Сергей Женовач, в последнее время ищущий разные подходы к прозе, написанной не для театра, вроде спектакля-читки диккенсовской «Битвы жизни», на этот раз пытался сделать театральную версию разрозненных записок Чехова.

Когда зрители входили в зал, они сразу видели выстроенную на авансцене веранду с длинным столом, вокруг которого уже сидели и ели гости. Звенели бокалы, вилки стучали о тарелки, и казалось, что волна запахов от еды идет в публику. Первый акт был торжественным застольем: сначала вроде чествовали артиста Тигрова (Алексей Вертков), потом явно поминали покойника, потом стало похоже на свадьбу и даже именины. Обрывочные чеховские заметки становились тостами, застольными байками, пьяной болтовней, интимными признаниями. Протискиваясь между парапетом и стульями, герои выводили дам в другую залу танцевать, слышны были звуки оркестра и гомон. Вокруг каждого отрывка складывался маленький этюд, из которого делался ясен и образ героя, и отношение к нему окружающих. Отдельные реплики и короткие диалоги складывались в сюжеты по темам: здоровье, доктора, женщины, актрисы, театр и так далее. Разыгрывались микродрамы, микрокомедии, вокруг все болтало, шушукалось, хихикало, кто-то кокетничал, кто-то философствовал, обвинял, плакал пьяными слезами, грустил в одиночестве. Много было смешного, абсурдного, совершенно в хармсовском духе, другое -- вроде бы сказано было всерьез, с лирической интонацией, но в атмосфере застолья звучало тоже несколько иронически и отстраненно.

В спектакле участвовала вся труппа театра -- и те, кто окончил курс Женовача в РАТИ пять лет назад, и те, кто в прошлом году. Все выглядели очень молодыми, обаятельными, талантливыми, каждый сочинил себе внятный и немного гротескный характер: восторженный розовощекий Холостяк (Сергей Аброскин), болтливая дурочка Жена (Ольга Калашникова), пошляк Коллежский асессор (Александр Обласов), кокетливая Актриса (Мириам Сехон), страстный максималист Молодой литератор (Андрей Шибаршин), лукавая и вечно пьяная Эмансипированная дама (Ольга Озоллапиня). Даже герои почти без слов были так же на виду, как другие: беспрестанно падающая в обморок Вдова (Мария Шашлова), кроткая и застенчивая Мать (Анна Рудь). Мириам Сехон прелестно пела романсы. На антракт зрителей приглашали, дружно решив, что всем очень хочется мороженого, в фойе театра артисты вместе со зрителями ели мороженое и танцевали под маленький оркестр, как на дачном балу. Во втором акте веранда уже выглядела осенней, перила, на которых лежали яблоки, заливало дождем, официанты выносили самовар, и гости, снова расположившиеся за столом, уже казались просто зашедшими вечером на чай. Тут разговоры велись более серьезные и возвышенные, но общая обстановка по-прежнему не позволяла относиться к речам гостей иначе, чем скептически.

Записные книжки Чехова хоть и не ставили в театре, но в целом они довольно известны и частью растасканы на цитаты. Здесь многие реплики -- первые наброски того, что станет потом частью классических произведений, анекдоты, сплетни и просто рассуждения, которые звучат за столом в спектакле Женовача -- сюжеты будущих рассказов и пьес, которые невозможно не узнать. Из-за этого, хоть спектакль СТИ смотрится без скуки, он все время кажется разыгранной на сцене хрестоматией. И все ждешь, когда нестройный гомон сольется во что-то важное, ждешь какого-то приращения смысла, как у Чехова, который весь этот языковый гул из смешных фамилий, нелепых диалогов и трезвых наблюдений переплавлял в искусство. В спектакле Женовача такого не происходит, хотя видно, что, строя повествование, режиссер пытался вывести застольные разговоры на какой-то другой уровень. Недаром в финале трехчасовой постановки он заставляет опуститься вниз террасу с разглагольствующими гостями, и на освободившейся сцене двадцатитрехлетний Игорь Лизингевич в ночной рубашке до пят, с открытым и радостным лицом читает рассказ «Студент». Тот самый, где его ровесник, рассказав крестьянкам, как Петр отрекся от Христа, думал, что прошлое «связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». Но финал этот после долгого застолья кажется необъяснимо приподнятым, почти патетическим. Трудно объяснить, откуда взялся восторг -- один конец цепи не откликается на движение другого.