Многие крупные фестивали проходят в Европе одновременно. Байройтский -- с зальцбургским, а пезарский -- с веронским и мачератским. Меломаны расстраиваются, не успевая попасть всюду. Швейцарцы действуют разумнее других европейцев. Люцернский фестиваль начинается в середине августа и длится в сентябре, когда значительных конкурентов у него уже нет.

Открывает фест всегда событие экстраординарное, недостижимое для других регионов; иногда его повторяют дважды, а иногда и нет. До конца августа в Люцерне выступают те же дирижеры и оркестры, которых можно встретить, скажем, в Зальцбурге и Графенегге (относительно молодая фестивальная площадка недалеко от Вены), а вот в сентябре грядет новая партия эксклюзива вроде выступления заокеанских коллективов, а их в Европе ни летом, ни осенью не сыщешь. Еще швейцарцы подкупают прямолинейностью. Пока зальцбургский интендант Юрген Флимм придумывает изысканный девиз для очередного фестиваля, а потом сильно мучается, втискивая в заданную тему оперы, концерты и драматические спектакли (программа составляется в ноябре, а мероприятия включают непосредственно перед началом феста, и часто они оказываются «не про то»), интендант Люцернского феста Михаэль Хефлигер доверяется свободным стихиям. В прошлом году мотто фестиваля гласило «Природа», в этом году -- «Эрос», простовато, конечно, но зато можно составлять программу без видимых натяжек.

Про что расскажет музыка, это всегда сюрприз, но программки здесь готовят со страстностью филологов-неофитов. Например, в разделе симфоний Чайковского полно историй о позднем влечении композитора к племяннику Бобику, и то, что у нас годами замалчивали да и сейчас как-то неловко отечественным музыковедам вслух проговаривать, швейцарцы выдают как самую обычную вещь на свете: какая разница, что любовь этих русских была запретная, главное, что история страсти подарила миру партитуру «Патетической». За месяц феста зрителям пересказываются любовные перипетии даже таких тихонь, как Бах и Брамс, а увлечениям Вагнера, резидентного композитора для Люцерна (он жил тут на вилле Трибшен), уже посвятили две полосы специального выпуска фестивальной газеты.

Но главным «эротическим» сюжетом в Люцерне стал бетховенский «Фиделио», который открывал фест, а потом еще раз игрался, чтобы люди не забывали, что платонический Эрос -- это тоже важная штука. «Фиделио» стал сконцентрированным выражением любви к музыке легендарного 77-летнего дирижера Клаудио Аббадо и любви публики к маэстро, услышать которого сегодня можно разве что в Люцерне или изредка в Болонье.

Аббадо, который за свою жизнь продирижировал и записал с разными оркестрами сотни бетховенских опусов, к главной и единственной опере композитора обратился сравнительно поздно -- пару лет назад. Его сын Даниэле Аббадо -- худрук трех театров в Реджио-Эмилии и по совместительству театральный режиссер -- хотел сделать «Фиделио» вместе с отцом, но Аббадо на то и есть великий Аббадо, чтобы взрывать традицию, а не топтаться на месте, работая семейным подрядом. Накануне он посмотрел фильм Криса Крауса «Четыре минуты» о молодой пианистке-убийце, томящейся в тюрьме, и ее престарелой учительнице музыки, изо всех сил пытающейся вызволить талантливую девочку. Картина так понравилась Аббадо-старшему, что буквально на следующее утро Крис Краус проснулся оперным режиссером и ставил с великим человеком свой первый театральный опус, а Аббадо-младший лишь принимал у себя в театрах именитых гостей. За прошедшие два года Аббадо еще несколько раз сыграл «Фиделио» (он взял за основу редакцию оперы 1814 года), и все время в новых постановках. В отличие от своих коллег, которые зачастую предпочитают авангардному решению и режиссерскому диктату скромное концертное исполнение, Аббадо от идей постановщика только вдохновляется. Это поразительно, что возраст не мешает ему чувствовать тенденции времени, словно он дерзкий молодой человек, впервые открывающий мир.

Сцена концертного зала в Люцерне невелика, и из-за отсутствия кулис о полноценной постановке «Фиделио» речь идти не могла, но о полусценической (это уже термин для программки) -- вполне. Татьяна Гюрбача и Штефан Хейне -- постановочный дуэт из Берлина (с ними еще работал световик Райнхард Трауб) -- выстроили на сцене нечто похожее на декорацию одного из знаменитых берлинских мемориалов: что-то в этом было и от шедевра Либескинда -- еврейского кладбища, раскинувшегося в своей бетонной грации за Бранденбургскими воротами, и от мемориала павшим у Берлинской стены. Импровизированная авансцена была заставлена свечами, а просцениум завален шинелями -- безвестные герои сбросили их и ринулись в бой, и больше о них ничего не известно. С другой стороны, у героев есть родственники -- жены и дети, которые верят, надеются и любят. Первое -- это мир Флорестана и других борцов за свободу, второе -- мир Фиделио-Леоноры. А над колосниками на ярусах висит бумажный белый глобус, там живем мы с вами. Все просто и ясно: создана атмосфера. Дальше -- свободные музыка и вокал. Состав певцов звездный: Йонас Кауфман пел Флорестана, Нина Стемме -- Леонору, Петер Маттеи -- премьер-министра Дона Фернандо, Фальк Штрукман -- начальника тюрьмы Дона Пизарро. Особенно привлекательна была шведка Стемме, которая выдвинулась сейчас вперед не только как одна из лучших сопрано скандинавского блока, но и как интереснейшая Брунгильда и Изольда. Ее можно назвать креатурой Франца Вельзер-Места, нового музыкального руководителя Венской оперы. Однако главное внимание было приковано к Аббадо и ведомым им двум оркестрам -- Люцернскому фестивальному и Камерному имени Густава Малера.

Аббадо дирижировал не просто музыку Бетховена, он рассказывал историю живых людей, проживая в каждой ноте их чувства и чаяния. В отличие от Николауса Арнонкура, который записал не один диск с «Фиделио» и считается лучшим знатоком партитуры, миланский маэстро как бы снижает градус -- лишает музыку бессюжетной торжественности. Интимная радость финального момента, когда все положительные герои воссоединяются и находят то, что они искали, возведена Аббадо в абсолют. Маэстро высветил все лирические линии, слабенько прорисованные Бетховеном под жирными героическими. Мысли о всеобщем ликовании, о победе светлого над темным в таком более вселенском ключе пришли только в конце, когда все участники громыхнули знаменитое O, Gott, O ein welch Augenblick! («О, Бог, что за мгновение!») И Эрос во всем своем многоликом величии пронесся над Фирвальдштетским озером. Овация длилась бесконечно. Глядя на худенького, ангельски прозрачного Аббадо, о физической слабости которого никогда не догадаешься, когда он стоит (не сидит) за пультом, остается только горько пожалеть, что остались в мире партитуры, которые этот великий человек уже не успеет осмыслить.