Михаил Барышников решил в первый раз показать новую программу в Риге, ведь именно там он родился и начал учебу в хореографическом училище (продолжил, как известно, в Петербурге, в Вагановском). В Риге умерла его мать; в Риге осталось детство, и потому визит мировой знаменитости был обставлен как почти частная поездка: никакого общения с журналистами, засекреченное место проживания (хотя все фанаты тут же узнали, что кумир остановился в гостинице рядом с театром) и никаких автографов. Человек приехал повидать родной город -- ну и дать концерт в местной опере; а что взглянуть на этот концерт собралось пол-Европы -- это сопутствующие обстоятельства.

Неудивительно, что для премьеры новой программы Барышников выбрал именно Ригу, ведь главная интонация спектакля -- интонация воспоминания. Не ностальгии по городу, по стране -- вот этого совсем нет, но переживание возраста, воспоминание о юности.

Барышникову 61, он давно не выходит в классическом репертуаре; замечательная шведская (вообще-то испанская, но прожившая всю жизнь со своим мужем Матсом Эком в Швеции) балерина Ана Лагуна, ставшая партнершей артиста в этом проекте, также давно преодолела пенсионный для танцовщицы возраст. И вот эта пара рассуждает о молодости в программе «Три соло и дуэт».

Первое соло -- мировая премьера. Алексей Ратманский сочинил для Барышникова монолог на музыку «Вальса-фантазии» Глинки. На пустынной сцене у невидимого зеркала герой готовится к балу -- примеряет пиджак, задумывается о том, подходящий ли галстук, небрежно засовывает в кармашек платок и фантазирует, что случится на этом балу, что там будет. Он будет раздавать комплименты, будет объясняться в любви (и использован весь набор традиционной балетной мимики: рука обводит полукруг у лица -- «ах, как вы красивы»; одна рука касается пальца другой -- «о, вы обручены»). Все это с утрированной, чуть смешной пылкостью, и ни одна морщинка танцовщика не скрыта, не загримирована: герой не моложе исполнителя. Герой открывает невидимые двери и появляется на том балу (в этот момент усиливается свет на сцене) -- и вот все то, чего он ждал: и сонм красавиц, и грозный вальс, он с кем-то здоровается, кого-то избегает... Но -- отказ там, неудача здесь -- музыка будто подводит к трагическому концу, кисть руки обозначает пистолет у виска. Секундное напряжение -- и беспечный жест: вы что, всерьез подумали, что я застрелюсь из-за того, что этот бал уже не принадлежит мне? Право, какие глупости. И уходит, смеясь.

Во втором соло на сцене появляются и Лагуна, и Барышников -- сочинение Матса Эка на музыку Арво Пярта так и называется «Соло для двоих». Но присутствие танцовщика минимально: он всего лишь воспоминание героини. Седовласая женщина с прорезающим пространство профилем вздрагивает, лежа на полу, тело выгибается в одинокой тоске; она обхватывает шею сзади руками -- так, что кажется, что ее обнимает кто-то другой; она срывает приколотую к кулисе бумажку, читает ее и падает как убитая. Герой на секунду проходит из-за стоящей у задника выгородки в кулису, но его нет, нет рядом, он умер или бросил ее; и мощный жест Лагуны (она одна из последних, может быть, по-настоящему трагических балерин нашего века) задает античный масштаб локальной современной истории. (После антракта пара Барышников и Лагуна танцует эковский балет «Место», премьера которого была два года назад и о котором я тогда же писала: еще одна вариация на ту же тему, сочиненная Эком для Лагуны, но проговоренная более подробно: мужчине тоже никуда не деться от женщины, ему только кажется, что ее уход или смерть принесут ему свободу.)

Третье соло вновь принадлежит только Барышникову, и вновь это не совсем соло. Бенджамен Миллепье, танцовщик New York City Ballet, вот уже несколько лет успешно пробующий себя в хореографии, сочинил для артиста диалоги с его изображениями на экране. Сначала он «разговаривает» с собой -- учеником хореографического училища: во весь экран старательный мальчик, работающий в репетиционном зале. Мальчик вертится как заведенный (после очередного долгого вращения режиссер хохмит и закольцовывает пленку -- выходит, что ребенок оборачивается вокруг своей оси раз семьдесят). Стоя на краю сцены, сегодняшний Барышников смотрит на экран и повторяет движения; разумеется, те, что еще может повторить, никаких полетов уже не происходит. Досада и изумление, неловкость и гордость отражаются на его лице; классические эмоции при перелистывании давнего альбома. Тень -- черный силуэт сегодняшнего артиста -- падает на экран; и нынешний Барышников то кажется крохой у ног того многообещающего мальчика, то перерастает его как великан. Что-то потеряно, что-то приобретено, и ни о чем не стоит жалеть. После диалог идет уже с более взрослым воплощением -- в руках у танцовщика на сцене невидимый саксофон, в танце артиста на экране джаз - это явно уже американский кусок жизни. Этого человека Барышников еще хорошо помнит, и потому отношения более приятельские, экранный танцовщик подшучивает над реальным. А в финале просто раздваивается -- и оба ироничных джазмена, сложив руки на груди, усмешливо наблюдают за тем, как Барышников покидает сцену. Куда ты денешься от нас, то есть от себя, а главное, от публики, что устраивает стоячую овацию? Ничего еще не закончилось. И мировое турне только начинается.