-- Какова история ваших отношений с драмой Шиллера? Почему именно "Разбойники"?

-- Я давно собирался эту пьесу делать, но все не понимал, о чем тут рассказывать. Ставить на сцене фильм «Бригада», который уже существует, ту же историю о том, как несколько приличных юношей собираются пойти в лес грабить людей, меня не привлекало. Но вот я наткнулся на яркую современную тенденцию -- выражение агрессии и бунта в форме арттеррора. Арттеррор -- это когда на Белый дом направляют ночью большую лазерную проекцию черепа и костей. Или когда закидывают Макдоналдс кошками с криками: «Свободная касса!» -- намекая на сомнительное происхождение мяса, которое там предлагают. И все это снимается на видео. Как сказал Борис Хлебников, уличная драка, снятая на камеру, прекращает быть уличной дракой и становится артобъектом. Эти современные тенденции нельзя обходить, нельзя делать вид, что они не существуют. Это не какая-то субкультура вроде толкиенистов, которые собираются в Нескучном саду, представляют себе, что они эльфы-хоббиты, и мутузят друг друга ножками от табуреток.

-- И какое преломление находит арттеррор в вашей истории об интеллигентных выпускниках Лейпцигского университета?

-- Эти молодые люди, частью из состоятельных семей, частью просто из приличных, шаг за шагом, делая подобные дурости -- антиправительственные, антиобщественные, когда насилие ненастоящее, а постановочное (кетчуп вместо крови), в какой-то момент переходят границу и становятся убийцами. Не нарочно -- ради красоты, но сгорает целый роддом (у Шиллера горящая башня свалилась на голову рожениц). И в один момент из перформеров, вольных художников, становятся убийцами. Помните, по центральному телевидению показывали двух скинхедов, которые отрезали голову таджику-дворнику? И до сих пор не могут разобраться -- реально ли они это сделали или это был постановочный момент. Не нашли ни трупа, ни скинхедов.

-- У вас был опыт просмотра хороших «Разбойников» на сцене?

-- Я видел пару неплохих спектаклей -- спектакль Касторфа, который шел в Фольксбюне в начале 90-х, спектакль Каммершпиле, который привозили в Россию и показывали на сцене Театра Вахтангова. В первом ряду сидел Ульянов, а перед ним люди в коже крутили своими гениталиями, а для пущей острастки выучили русский текст: «Я е...ть твой мама, папа, сестра» -- видимо, чтобы не перепутали с «Коварством и любовью», а поняли, что на сцене «Разбойники».

-- Готовя спектакль, вы почувствовали разницу между постановкой оперы и драмы?

-- Уже во время читки пьесы. Такого понятия, как читка, в опере вообще не существует.

-- А с чего начинается опера?

-- Опера начинается с того, что солист разучивает свою партию с концертмейстером -- вместо читки. А я в это время ставлю другой спектакль в другом городе. Пока они все не выучат, что мне с ними делать? А в первый день репетиций со мной я собираю артистов возле макета, на котором показываю, где кто когда будет находиться, о чем будет спектакль, куда перемещаться -- вплоть до движения глаз.

С драмой все иначе. Читка -- такая вещь, которая может длиться годами. Часто бывает, что, выстроив уже всю логику, встав на ноги, люди снова возвращаются в застольный период, потому что понимают: есть еще какие-то дырки и несовпадения.

-- Какие же дырки и несовпадения обнаружились в работе над текстом Шиллера?

-- Непросто было. Сегодня не очень понятно, что это за люди, почему они разговаривают таким романтическим языком? А сюжет подходит скорее для съемок следующей серии «Возвращения мушкетеров». Все эти «тысяча чертей!», «клянусь тысячерукой смертью» и прочее.

-- Насколько отличается работа с драматическими актерами от работы с оперными?

-- Если в оперных солистов нужно все вложить, то драматические сами из тебя все заберут без остатка. Если за оперным солистом надо бегать и просить: «Вот это еще возьми, не забудь», то драматические актеры тебя растерзают, зададут такой список вопросов, над которым тебе придется полтора года подумать, чтобы ответить хотя бы на два из них. Результат может быть одинаково талантливый и глубокий, но способы его достижения...У оперных солистов нет школы, порядка в работе с ролью; все как придется, как режиссер сделает.

-- Почему в качестве музыкальной составляющей вы взяли Шуберта, а не Верди, который написал по «Разбойникам» оперу?

-- Дело в том, что сама пьеса очень «оперная». Я прямо вижу, как ее можно дурно поставить на оперной сцене. Со всеми убийствами и самоубийствами в припадке романтизма. Убил свою возлюбленную, отец умер в отчаянии... Видно, что можно накатать невероятной красоты и жиру арии. И тогда пьеса потеряет всякое человеческое лицо. И станет какая-то пьета-препьета. А я даже филиал выбрал для постановки «Разбойников» -- не потому, что меня не пустили на большую сцену Театра Пушкина или я решил попробовать сначала на малой. Маленькая, камерная сцена еще одна гарантия того, что это не разрастется до... заламывания рук.

Франц Шуберт написал много песен на стихи Шиллера (хотя именно этих песен не будет в спектакле, потому что они не самые лучшие). Бунтарские стихи Шиллера недаром просочились в Девятую симфонию Бетховена «Ода к радости», которая звучит в «Заводном апельсине» Стенли Кубрика; там главный герой все время слушает эту революционную музыку. И Шуберт так же, как и Бетховен, писал песни на стихи Шиллера по причине его до неприличия романтичного романтизма -- философского, бунтарского и трогательного.