Василий Бархатов очень симпатичный. И первое впечатление о нем -- молодой, живой, смешной, со всегда встрепанной соломенной шевелюрой, совершенно непохожий на режиссера помпезных оперных театров вроде Мариинского, при том что именно большими постановками на таких сценах он заработал себе имя и номинации на «Золотую маску». Второе впечатление не хуже: непосредственно и интересно говорит, рассуждает как открытый и современный человек, не надувается от собственного величия и не впадает в многозначительность, в общем, что слушать, что читать его интервью -- одно удовольствие. Неудивительно, что когда это милое впечатление ложится на понимание, что 25-летний режиссер уже имеет в багаже чуть ли не десяток постановок в самых престижных театрах, неоднократную работу с Гергиевым и оперными звездами первой величины, номинации, премии и т.д., надежды на его грядущие постановки многократно возрастают. И зная, что кроме опер он ставил и оперетты, и даже клип группы «Ленинград», легко предположить, что и с драмой у него все получится.

Про шиллеровских «Разбойников», которых он репетировал на маленькой сцене филиала пушкинского театра, Бархатов рассказывает интересно (см. интервью с режиссером). Параллели с сегодняшней жизнью, бессмысленным «арттерроризмом», где игра превращается в реальную кровь, на сцене с молодыми актерами могли бы получиться очень современными и яркими. К сожалению, пока они остались только декларацией. Бывает, что режиссеры захватывающе рассуждают, а в спектакле всех предложенных красот и поворотов мысли и в микроскоп не увидишь. Тут, однако, не так -- по «Разбойникам», погруженным в современную обстановку (художник Зиновий Марголин), легко восстановить идею Бархатова, ее можно даже весьма живописно изложить в рецензии. Но проблема в том, что ничего, кроме этой идеи, в спектакле нет.

Еще до начала действия на белом крашеном портале, выдвинутом к зрителям, крутят похожие на любительские ролики каких-то жестоких акций -- не то реальное насилие, не то инсценировка. Потом, когда стена отъедет в глубину, появятся люди, одетые в современные костюмы: отставной военный папа Моор (Юрий Румянцев) будет, сидя в кресле, смотреть старую хронику с кавалеристами, которую показывает древняя трескучая киноустановка, а стриженая блондинка Амалия (Анастасия Лебедева) и злодей Франц (Евгений Плиткин) по очереди запоют у рояля Шуберта. Рояль и Шуберт в дальнейшем будут сопровождать действие (в программке зрителям объясняют, почему именно этот композитор так созвучен Шиллеру): разбойники будут произносить свою клятву под бодрое «В движенье мельник жизнь ведет», а к финалу пианиста изобьют и засунут под рояльную крышку. Сами разбойники предстанут поначалу чистенькими юношами в костюмчиках с эмблемами престижного университета, они будут сидеть у столов с мониторами, на которых мелькает видео. А потом на белых дверях портала мы снова увидим жестокие ролики с youtube под заголовком robbers&killers, где действуют люди в масках с прорезями для глаз, и молодые герои под руководством ничем от них не отличающегося Карла (Владимир Моташнев) уже будут валяться на полу в порванной и окровавленной одежде. Можно продолжать и дальше описывать все, что внешне связывает спектакль Бархатова с сегодняшним днем: механизированную больничную кровать, инвалидное кресло и судно папы Моора, кровавые граффити Amalia, которые пишут разбойники на досках портала, и т.д., но этим рассказ о спектакле будет исчерпан. В новых «Разбойниках» нет собственно содержания, того, что наполняет режиссерскую упаковку. Что это за люди? Почему вдруг они взялись как-то страшно бузить? Почему их главарем стал ничуть не харизматичный, вполне заурядный Карл? Откуда взялась ненависть к нему Франца и любовь Амалии? Что случилось с отцом? Всего этого по спектаклю не понять, поскольку история, в сущности, не сыграна, а только механически расставлена по сцене.

Похоже, что именно умения, полученные Бархатовым в опере, сослужили ему тут плохую службу. В опере еще как-то можно вырулить, придумав только эффектный ход, поскольку содержание оперы -- музыка, в ней самой уже есть и драматизм, и развитие, и все остальное. То, что недоиграют артисты, они допоют. В драме нет ничего, кроме слов, и если режиссер не пошел дальше внешнего режиссерского хода, который ясен в первые пять минут, то Шиллер будет греметь, как погремушка. Видимо, режиссер чувствует это: большую пьесу он сильно сократил (двухактный спектакль идет немного больше двух часов) и превратил в калейдоскоп сцен, перемежающихся видео; вставил множество вокальных номеров, которые не слишком удаются драматическим артистам и тут, видимо, призваны как-то держать покосившийся скелет спектакля. Будем надеяться, этот малоудачный опыт пойдет на пользу следующим драматическим постановкам Бархатова (если они будут). Тут делать скидок не приходится -- в последнее время 25-летние режиссеры драмы (в отличие от оперных) не считаются вундеркиндами.