...В мае девяносто пятого я впервые в жизни приехал в Прагу. И сразу встретил Петра Вайля, с которым до того не был знаком. Петя тоже попал в Прагу впервые, чтобы поселиться в ней надолго -- как оказалось, до конца своих дней. Мы вместе узнавали Прагу. То, как это делал Петр, вызывало зависть и восхищение. Он еще и не освоился, а уже был хозяином и естественной приметой этого города. Гением места, говоря его словами. В нем не было любопытства туриста. В нем был домовитый азарт первопроходца и первопоселенца. К исходу третьего дня наших обстоятельных прогулок он уже мог бы угощать Прагой даже коренных пражан.

Все объяснялось просто. Он заведомо любил Прагу -- как заведомо любил Москву и Нью-Йорк, Барселону и Сан-Франциско, Осло и Рим, как любил Пушкина, Бродского и Довлатова, кулинарию, музыку, путешествия, журналистику, футбол, жизнь, свободу. Он много успел сделать для нас. Во-первых, убедить в том, что сильный ум и приязнь к людям вполне сочетаемы. Что знание жизни вовсе не повод для пессимизма. Что литература не угрюмое дело. Что кулинария не жратва, а часть культуры, причем именно та ее часть, которая не разводит и сталкивает, а, наоборот, сближает людей...

Его интерес к людям был искренним, всепоглощающим и бескорыстным. Его манера общаться с людьми -- сдержанно-доброжелательной, лишь в самой малой степени приправленной иронией. Он обладал удивительным даром -- говоря о тех, кого знал и любил, заставить собеседника ощутить себя в одном ряду с ними -- через его, так сказать, вайлевское рукопожатие. Казалось, его рук хватит, чтобы обнять весь мир. Казалось, с таким жизнелюбием ему ничего не остается, как жить вечно. А прожил всего шестьдесят лет, из которых последний был вынут из жизни болезнью и беспамятством.

Прощай, дорогой. Мне даже страшно себе представить, сколько людей и на скольких широтах сейчас тебя оплакивает. Успел ли ты научить нас главной и самой сокровенной твоей науке -- никогда не предаваться отчаянию?