Признанный мэтр московского оперного авангардизма Дмитрий Бертман поставил в своем театре оперу Прокофьева «Любовь к трем апельсинам». Почему только теперь, неизвестно. Компот из лакомых ингредиентов -- комедии дель арте, скоморошества, драматургической и музыкальной эффектности и затейливости, шутки-юмора и острой сатиры -- как нельзя лучше подходит театральному языку «Геликона». Казалось бы, в ранние геликоновские годы это мог быть едва ли не манифест. Теперь же это спектакль-досуг. Очаровательно выполненная программка к спектаклю -- с перечнем действующих лиц и исполнителей, сказкой об апельсинах и детскими рисунками в качестве иллюстраций -- настраивает публику на добрый лад. И даже обещает семейный спектакль, каким могла бы быть постановка этой оперы, но каким она, стараниями режиссера, ни разу не становится.

Апельсиновая история по Бертману -- повод для социальной и психологической сатиры. Так что на сцене, украшая собой конструктивистский задник из железных мостов и переходов (вспомним висячие мосты для хора в спектакле Питера Устинова в Большом театре), пришпилены большие плоскопанельные мониторы. Они транслируют новости, обрывки документальных и пейзажных телепередач, подробный мордобой в Государственной думе, что-то из CNN, Fox news и выдуманного «Геликон-ТВ» с говорящей (поющей) головой отменного Михаила Давыдова, которому, впрочем, в спектакле особенно делать нечего. Транслируют также помехи и даже модное дефиле шикарной коллекции нижнего белья. И тут нам тоже есть что вспомнить, хотя бы дефиле шляп из последней мариинской версии. Воспоминания обо всем на свете буквально одолевают зрителя/слушателя, погруженного режиссером в поток ассоциаций, существующий глубоко параллельно тому, который напел нам Прокофьев. Хор тщательно изображает послушную тирану толпу, король Треф тщательно изображает тирана, любовники дотошно имитируют любовь, злодеи многозначительно прищуриваются. При этом по сцене перемещаются разных размеров кованые чемоданы, лежачие и стоячие, метафоризируя собой, ясное дело, тайну и трансформацию. Или тайну трансформации, а может быть, даже трансформацию тайны. В них прячутся, из них появляются, чемоданы становятся мини-кухнями, большими ваннами, в них давят сок, купаются и занимаются сексом. И какое отношение они имеют к злобному мельканию социума на ТВ-мониторах, остается загадкой. Бурное, изящное прокофьевское действо на собственный текст композитора по сценарию Мейерхольда, в свою очередь сделанному по сказке Гоцци, предстает перед нами действительно бурным, но изящество его припрятано.

А шутка, многозначительно нагруженная пафосом, оказывается тяжеловесной. Но вот по крайней мере два режиссерских гэга очень запоминаются. Один -- когда принцесса Нинетта поет в объятиях Принца и, выводя вокальные рисунки, одновременно давит сок из апельсина одной рукой прямо Принцу в рот. Это ж какое надо усилие приложить, даже если тот апельсин был заранее надрезан. И это восхитительное сочетание физического и вокального усилия становится напряжением чувства, что выглядит очень забавно. Вторая запомнившаяся шутка совсем легкая. Под знаменитый марш толпа на сцену как будто выезжает на коньках, в традиционном стиле мускулисто-романтического советского парного катания. Вот совершенно необъяснимая затея, и, может быть, как раз поэтому она работает.

Собственно музыкальная часть спектакля разработана постановщиками не столь подробно. Оркестр старается, но главная роль отводится ему тогда, когда в немузыкальной акустике небольшого зала он с упоением отмачивает тот самый марш, накрывающий придирчивых слушателей грохотом счастливого настроения. Персонажей много, и спеты они очень пестро (это при том, что на каждую партию в театре приготовлен тройной состав, так что представления могут сильно отличаться друг от друга). Некоторым сильным певцам и актерам на сцене как-то совсем нечем заняться (не только Давыдову, еще, например, Клариче -- Ларисе Костюк). У других много работы, но им трудно. Ансамбли не самая сильная сторона представления. А самая лучшая роль в тот вечер, о котором идет рассказ, -- Принц в исполнении Василия Ефимова: он вокально красив, легок, весел, смешно печален, задирист, покладист и представляется главным апельсином спектакля, в котором вообще много фруктов, но вкус его под вопросом.