В последнее время мне постоянно приходит на ум литературный разговор, который в «Пиковой даме» ведут старая графиня Анна Федотовна и ее внук Томский.

«--Paul! -- закричала графиня из-за ширмов, -- пришли мне какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних.

-- Как это, grand'maman?

-- То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!..

-- Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?

-- А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пришли!»

Прослушав две страницы доставленного от послушного внука русского романа, графиня назвала его «вздором» и велела с благодарностью отослать. Ясно, что старуха не была большой охотницей до придуманных историй (в малочисленных русских романах начала 1830-х годов «утопленных тел» не наблюдалось), но от того ее сетования на типовые ужасы тогдашней французской «неистовой» словесности не становятся вовсе бессмысленными. В «Пиковой даме» Пушкин не преминул иронически задеть модное чтиво и еще раз. Когда подошедшему к гробу графини Германну показалось, что «мертвая насмешливо взглянула на него», он «оступился и навзничь грянулся об земь <...> Этот эпизод возмутил на несколько минут торжественность мрачного обряда. Между посетителями поднялся глухой ропот, а худощавый камергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоявшему подле него англичанину, что молодой человек ее побочный сын, на что англичанин отвечал холодно: Oh?

Германн, фактически убивший графиню, а прежде готовый ради тайны трех карт «сделаться ... любовником» восьмидесятисемилетней старухи, едва ли был ее незаконным сыном. Как не был плодом другой преступной связи графини (и следственно единоутробным братом Германна) славный Чекалинский, которому в пушкинской повести выпала роль орудия рока. Пушкин иронизирует над этими сюжетными ходами, которые, впрочем, были «угаданы» и дораскручены в одной из ранних сценических интерпретаций «Пиковой дамы». И не мудрено: инцест, убийство матери, поединок двух братьев -- мотивы сами по себе впечатляющие и позволяющие эффектно взвинтить светский анекдот о трех верных картах. «Утопленным телом» толкователи Пушкина тоже нас обеспечили: это в повести «Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека» и взяла на воспитание бедную родственницу -- оперная Лиза, пропев роскошную арию, бросилась в Зимнюю канавку. Сколько бы Пушкин ни иронизировал над модными ужастиками, как бы ни заземлял «р-р-р-оковые стр-р-р-асти», они все равно оказывались востребованными.

Как в тридцатых годах прошлого столетия претендующему на успех романисту надлежало угробить руками героя его родителей (детей, братьев), предъявить читателю утопленника (висельника, гильотинированного) и столкнуть неимоверную роскошь с трущобными бедствиями, так теперь торящий дорогу к славе сочинитель должен приперчить свою историю несколькими зримо эротическими сценами (и/или ламентациями о специфических сексуальных пристрастиях либо фобиях), выпустить на сцену бомжа, олигарха и сотрясателя основ и как-то припрячь к делу если не верховную власть, то какую-нибудь полицейско-судейско-прокурорскую структуру. Не важно, сколь потребны эти «детали» для авторской мысли, придают ли они сюжету желанную динамичность, позволяют ли сделать героев объемнее -- джентльменский набор всегда в цене.

Речь идет отнюдь не о лоточной продукции. И не о как бы пародийном (извините за выражение -- постмодернистском) обыгрывании китча, от которого китч -- вопреки писательским намерениям -- только пышнее расцветает. Увы, к брюзжанию в духе пушкинской графини подталкивают и очень недурные книги. Например, роман Бориса Минаева «Психолог, или Ошибка доктора Левина» (М., «Время»), сочинение, на мой взгляд, умное, хорошо написанное, интеллигентное по духу, а местами и увлекательное.

Повзрослевший герой повестей «Детство Левы» и «Гений дзюдо» стал психологом, специализирующимся на «трудных» детях. Уже от того, что в протагонисты выбран не киллер или дилер, на душе теплеет. И следить за перипетиями отношений Левы с четырьмя дамами -- любимой женой, отбывшей в США, мамами двух малолетних пациентов и девушкой, которой доктор должен помочь выбраться из душевного морока, -- вполне интересно. Семь пудов любви (земной и небесной; разной меры интимности сюжеты складываются у доктора со всеми героинями, да еще и история первого чувства закономерно всплывает), разливанное море психологии, непростые семейные коллизии, тактично (без карикатурности и сюсюканья) введенная церковная тема, тонкие рассуждения о болезни и здоровье (подростку Леве пришлось лечиться от заикания в больнице, что, кажется, и предопределило как выбор профессии, так и особенности характера будущего психолога) -- все очень славно. И выпивают герои не на каждой странице, и о деньгах говорят без особого захлеба, и шутят подчас изящно, и постельные сцены не шибают пошлостью. В общем, та самая нормальная книга про нормальных людей, которой мне давно не хватало. Очень важно, что не только доктор Левин, но и писатель Минаев верят: отклонения и странности вовсе не выводят их носителей из человеческой общности (по-моему, уже этот взгляд дорогого стоит). Читать бы да радоваться.

Я и радуюсь. Но избавиться от синдрома Анны Федотовны никак не могу. Дело в том, что один из клиентов Левина, возжелавший воспитывать ребенка без матери, а потому выставивший из дома жену (и тем обрекший ее на дружбу с доктором), -- известный журналист оппозиционного толка. А приятель другой левинской клиентки (и любовницы) -- большой чин из прокуратуры. А отец девушки с изгибом (которого она сперва не вполне по-дочернему любила, а потом вознамерилась убить) -- бывший партийный функционер, ныне же, как легко догадаться, олигарх. А предмет обожания этой самой девушки (так сказать, заместитель отца), объект страсти, то ли призванной замаскировать иные чувства, то ли реальной, обусловленной семейным нестроением, -- не кто-нибудь, а президент (тогда еще действующий) Путин. И даже излеченная Левиным (вполне предсказуемым, хоть неожиданным и нежелательным как для доктора, так и для пациентки способом; вот она, вынесенная в заголовок романа, непростительная «ошибка»), потерявшая невинность, отбывшая в Америку и родившая девочку героиня почему-то избавиться от президентофилии не может -- выдает свое чадо за дочь Путина.

Писателю кажется, что, используя таких персонажей, он делает сюжет более занимательным (кремлевские интриги, шантаж, угрозы запрета на профессию и развала бизнеса), а текст более символичным. По-моему же, он лишь ослабляет интерес к действительно сложным (и умно обрисованным) человеческим характерам и подлинным проблемам. Кто бы спорил, политика влияет и на самых обычных людей, но не она определяет рисунок их чувств и помыслов, надежд, иллюзий и заблуждений, срывов и подъемов. А коли так, то почему бы не оставить газетно-интернетные заморочки газетам и их могучему электрическому аналогу? Право слово, про магнатов, колумнистов, прокуроров и Путина я, коли придет охота, найду где почитать. Равно как про «утопленные тела» и эдипов третьей свежести.