Инаугурация Дмитрия Медведева прошла на фоне резкого обострения ситуации в зоне грузино-абхазского конфликта. Несмотря на то что Кавказ не был основным фоном нынешнего цикла смены высших органов власти в России (как это было в 1999--2000 годах, в начале президентской карьеры Владимира Путина), кавказская тема по-прежнему присутствует в партитуре российской внутренней и внешней политики.

Абхазское обострение актуализировало именно внешнеполитическую составляющую российской кавказской политики. Анализ происходящего вокруг Абхазии (и Южной Осетии) в последние дни очень затруднен важными внешними обстоятельствами. Первое из них -- смена главы государства в России. А второе -- предстоящие 21 мая парламентские выборы в Грузии.

Оставляя президентский пост, Владимир Путин озадачил своего преемника распоряжениями о наращивании сотрудничества с фактическими органами власти непризнанных республик. Это сотрудничество велось и до президентского распоряжения, но оно никак не отражалось в нормативных документах. В последние две недели даже МИД РФ присоединился к хору российских политиков и военных, говорящих о подготовке Грузии к силовому решению территориальных конфликтов и о неприемлемости такого решения для России, которая будет защищать права своих граждан в Абхазии и Южной Осетии.

Грозная риторика подтверждена целой серией сбитых над Абхазией грузинских беспилотников (авторство этих «побед в воздухе» остается неясным) и увеличением корпуса российских миротворцев в зоне грузино-абхазского конфликта до 3000 человек -- квота фактически выбрана полностью.

Грузинская сторона крайне насторожена, как это бывает, когда Россия наращивает свою активность в конфликтных зонах, но не обнаруживает внятных программных целей. О том, что таких целей по-прежнему нет, говорит очень сдержанный ответ российского МИДа на высказанное в неофициальном интервью абхазского министра иностранных дел Сергея Шамбы предложение о введении военного протектората России в Абхазии. МИД заявил, что Россия предпочла бы другие форматы сотрудничества.

С учетом обширных связей Сергея Шамбы в Москве можно предположить, что устами абхазского министра и российских чиновников спорят между собой две группы влияния внутри кремлевской администрации. Одна из них, видимо, готова дойти до любых крайностей в эскалации ситуации в зоне конфликта, другая же предпочитает соблюдать осторожность. Причем далеко не факт, что «ястребы» в данном случае заботятся о защите Абхазии от грузинской угрозы, а не о том, чтобы создать своим оппонентам в том же Кремле максимальный дискомфорт на период формирования новой, постинаугурационной схемы взаимоотношений. Их мало заботит тот факт, что каждая новость из Абхазии уменьшает число россиян, собиравшихся туда в отпуск, то есть реально сокращает доходную базу столь дорогой им субтропической республики.

Тбилиси еще меньше, чем Сухуми, заинтересован в реальной эскалации насилия в зонах конфликтов: попытка военного решения не только на неопределенное время отодвинет даже гипотетическую возможность их урегулирования, но и создаст угрозу неконтролируемого роста внутренней нестабильности. На фоне кризиса взаимоотношений внутри грузинской элиты перед парламентскими выборами напряженность вокруг Абхазии и Южной Осетии добавляет голосов движению "За единую Грузию" Михаила Саакашвили, но ясно, что первые же реальные жертвы могут дать совершенно противоположный эффект. Вероятно, страсти вокруг Абхазии несколько остынут к концу мая и с российской, и с грузинской стороны. Что, вероятно, позволит Москве, Тбилиси и Сухуми вырваться из скручивающейся воронки взаимных обвинений и перейти к более ровному планированию ситуации. Однако уже сейчас от президента Медведева потребуется быстрое и искусное ситуативное реагирование. В «тронной речи» он во всяком случае пообещал, что Россия будет «открыта миру» и поведет «конструктивный и равноправный диалог с другими народами».

Без стабилизации отношений с Грузией России будет затруднительно сохранить свои «союзнические» отношения с Арменией, стратегическая проблема которой -- открытие транспортных коммуникаций. Ситуация в непризнанном Нагорном Карабахе остается крайне напряженной, что исключает в ближайшее время размораживание армянских отношений с Азербайджаном и его неформальным «патроном» -- Турцией. Это значит, что транспортная безопасность Армении зависит прежде всего от состояния транзитных коммуникаций, связывающих ее с Россией через Грузию.

На сегодняшний день две из трех автомобильных дорог из Грузии в Россию блокированы конфликтами в Абхазии и Южной Осетии, а третья -- Военно-Грузинская -- все еще закрыта в связи с ремонтом пропускного терминала.

В начале 2008 года Россия взяла в концессионное управление армянские железные дороги. Но пока и железнодорожного транзита через Грузию не существует, поскольку гнать составы через Баку и Махачкалу далеко и дорого, а абхазский участок железной дороги вдоль черноморского побережья разобран. Его восстановление остается предметом затянувшихся переговоров между Россией, Грузией, Арменией и Украиной. Если Россия успеет принять участие в транспортном «открытии» Армении, она в значительной степени восстановит и укрепит свое экономическое и политическое присутствие на Южном Кавказе. Но с каждой неделей промедления этот шанс становится меньше.

Если напряженность в Абхазии и Южной Осетии не удастся разрядить в течение ближайшего времени, движение Грузии в сторону НАТО получит новый существенный импульс. Причем, судя по резкой реакции Европы и Соединенных Штатов на последние абхазские события, скепсис по поводу евроатлантической интеграции Грузии может быстро смениться совсем другими настроениями. Разрядка ситуации в Абхазии и Южной Осетии, наоборот, создаст в этом плане возможности для договоренностей.

Что касается взаимоотношений с Азербайджаном, отношение которого к России по итогам прошедшей восьмилетки можно обозначить как вежливое, но все более отчужденное, здесь у новой российской администрации существует фора в несколько месяцев. Бакинская политика еще менее публична, чем московская, поэтому при всей видимой надежности режима Ильхама Алиева гарантировать исход президентской кампании в Азербайджане в октябре этого года пока рано. Скорее всего переизбрание действующего президента произойдет без каких бы то ни было осложнений, но до конца своего первого срока г-н Алиев едва ли будет всерьез менять систему внешнеполитических ориентиров Баку.

Зато в случае дальнейшей эскалации напряженности в Абхазии и Южной Осетии «эффект домино» может привести к возобновлению конфликта в Нагорном Карабахе. А следом к активизации еще двух-трех очагов межэтнической нестабильности на Южном Кавказе, таких, как Лезгинистан или Джавахетия. С одной стороны, «обвал» Южного Кавказа мог бы дать России определенные преимущества в плане продвижения своего проекта транспортировки прикаспийских и центральноазиатских сырьевых запасов в пику развитию потенциально опасного маршрута через Азербайджан и Грузию. Но, с другой, нестабильность к югу от хребта легко может вызвать нестабильность и на севере: за восемь лет правления Владимира Путина ситуация на Северном Кавказе во многом изменилась к лучшему, но преувеличивать прочность и глубину этих перемен не стоит.

Ключевым регионом Северного Кавказа остается Чечня, формально признающая суверенитет России и успешно восстанавливающая разрушенную войнами экономику, но фактически создавшая на своей территории очень самостоятельный режим. Это уже не сепаратистский анклав, как в начале первого срока Путина, и не разрушенный регион, как в начале второго. Но результаты проекта «чеченизации», целью которого был перенос ответственности за ситуацию в Чечне с федерального цента на плечи местных элит, связанных с прежним президентом России неформальными взаимными обязательствами, устраивают далеко не всех в Москве, да и в самой Чечне.

Проявлением этого мировоззренческого конфликта стал апрельский кризис в Гудермесе, когда контролируемые президентом Чечни Рамзаном Кадыровым подразделения милиции фактически осадили расположение батальона федерального Министерства обороны "Восток", укомплектованного этническими чеченцами.

Разрешение конфликта по существу отложено на период после инаугурации, и набор вариантов ограничен. Кремль может либо сохранить существующее положение вещей, когда армейский чеченский батальон останется пусть и неравновеликим, но все же противовесом республиканским силовым структурам, а его командир Сулим Ямадаев с братьями продолжит свое пребывание в политическом резерве. Либо «сдать» батальон и таким образом абсолютизировать власть Рамзана Кадырова. Либо, наоборот, попытаться сократить ее и снова сделать Чечню более подотчетной федералам. При всей благости мотивации последнего варианта есть риск превратить Чечню в подобие Ингушетии, где федералы вроде бы присутствуют вовсю, но лучше от этого не становится.

Другой северокавказской проблемой остается Ингушетия: если не считать Карачаево-Черкесии, это единственный горный регион, в котором в течение последних трех лет не сменился лидер. Ожидания такой смены связаны не в последнюю очередь с инаугурацией Дмитрия Медведева: его предшественник, во-первых, доходчиво объяснил всем, что не склонен менять губернаторов под прямым давлением общественности, а во-вторых, был связан с Муратом Зязиковым определенными обязательствами, так как сам способствовал его избранию президентом Ингушетии в 2002 году вместо ушедшего в досрочную отставку Руслана Аушева.

Главный же вызов, с которым российская администрация будет по-прежнему иметь дело на Северном Кавказе, -- это растущий политический ислам. Несмотря на ряд успешных кадровых перестановок, сделанных прежним полпредом президента в Южном федеральном округе Дмитрием Козаком, власть в горных республиках по-прежнему прочно ассоциируется у живущих там людей с коррупционерами, раздающими федеральные дотации своим многочисленным родственникам, пока социальная инфраструктура превращается в руины под бодрые отчеты о реализации национальных проектов. Гигантские инвестиционные программы, которые пока готовит аппарат нового полпреда Григория Рапоты, должны со временем превратить Северный Кавказ в мирные и ухоженные Альпы, любимые туристами со всей России и из-за рубежа. Но молодые имамы, получившие современное богословское образование и не признающие авторитета традиционных муфтиятов, уже сейчас предлагают верующим программу переустройства мира.

Этнические сепаратистские движения, с которыми на излете их популярности столкнулся Владимир Путин, уступили место ползучей «исламской революции». Она может стихийно активизироваться, как только Кавказ почувствует нисходящую тенденцию в экономике или ослабление политического режима в Москве. Поэтому и на Северном Кавказе новая администрация просто обязана превзойти старую в скорости, качестве и вариативности реакций.