С той поры как Семен Файбисович бросил живопись в давнем, далеком еще от стабильности 1995-м, он успел написать несколько книг, занимался фотографией -- только что кино не снимал. За эти годы изменился художник, техника, которой он пользуется, люди, которых он пишет. Прежними остались только темы: люди (в новых картинах в основном женщины) в троллейбусе, маршрутке, на остановках. Изменились ожидания публики, особенно той, что готова платить деньги, ведь, согласно собственной его версии, Файбисович бросил живопись не потому, что истощились темы -- ему казалось, что его работы никому не нужны. Впрочем, под этим вот «никому» вряд ли подразумевается широкая публика (до нее работы художника доходили редко) или даже покупатели (которые то появляются в его жизни, то исчезают) -- вероятнее всего, «никому» включает очень узкий круг: в первую очередь самого Файбисовича, уставшего разбираться с действительностью таким трудоемким, тяжеловесным способом, накапливая в квартире огромные холсты. И все-таки востребованность даже если ничего не значит, то многое объясняет. Возвращался Семен Файбисович к живописным занятиям последний год-полтора уже в пустых комнатах -- картины разобраны, цены на аукционах рвутся вверх, тяжеловесный титул «самого дорогого из проживающих в России художников» вроде бы обязывает.

Но как выяснилось, ни к чему не обязывает -- художник даже не собирался на радость коллекционеров входить в ту же воду, повторять успешные вещи, насыщать дефицитный рынок. Конечно, мог Файбисович и просто другие картины написать, но он не был бы собой, если не позлил рынок, требующий понятных техник и натурального хэнд-мейда. Мобильник, фотошоп, печать на холсте, растр, ставший чуть не главным героем картин, сбивают с толку настолько, что подлинная их рукотворность видится не всеми и не сразу. Файбисович прикрывается фотографией, хотя и прежде с трудом поддавался классификации в качестве фотореалиста, всегда хотелось осторожненько так написать, что он «использует фотографию». Так и теперь -- работал, конечно, по фотографиям (готов в любую минуту предъявить исходный материал), но так заморочил всем голову описанием технологии переноса картинки на холсты разного качества, с разной степенью обработки, что люди видят живопись -- и не верят в ее существование. Трюк с мобильником, при малейшем увеличении раскалывающим действительность на мозаичные фрагменты, вряд ли поможет объяснить то, что всегда удивляло в его работах: марево, тоску по лучшей жизни и ощущение бессмысленно проживаемой этой, чувство бесконечного унылого абсурда. И парадоксальным образом в итоге утверждение чуда, ежедневного праздника и естественной, не художником созданной, а вроде случайно у жизни выхваченной, подсмотренной гармонии. Если бы мобильника не было, Файбисович придумал бы еще какой-нибудь повод отвести от себя авторство общей композиции, максимально от нее отстраниться, потому что сам он как разумный человек с этой жизнью ни в чем не согласен.

Неважно, какая оптика тому причиной: личная или мобильная, но золотистое свечение ушло, появился пробивающий почти все картины синий свет. Как прежде, первым импульсом становится раздражение: окружающей действительностью и ее негармоничными мордами, павлиньими расцветками одежек, пришедшими на смену сероватому совковому однообразию. Как и прежде, унылый сюжет расцветает в руках Файбисовича, наполняется глубиной и смыслами, ассоциациями со старой живописью, и не только на формальном уровне. Ссылки на передвижников, старых голландцев, новых китайцев, недалеко ушедший соцреализм обильно разбросаны по всем картинам, но художник идет дальше. От намеков на старомодный психологический портрет до давно отработанного, считающегося почти неприличным для современного художника гуманистического уровня: на картинах появляются человеческие миры, освещенные вниманием, сопереживанием, пониманием, любовью к случайному встречному. Судя по аукционным ценам, этот тренд снова в цене -- только проявлять любовь к человеку принято на приличном расстоянии, когда он отомрет уже наконец вместе с социальной системой.

Лирика давно считается уделом лузеров-маргиналов, неутомимо и бестолково перепевающих Саврасова с Левитаном. Даже люди с очевидным лирическим дарованием ставили себя по молодости под ружье трендов -- чтоб только не затоптали. Сначала официальная власть, затем всемогущий дискурс запрещают сосредоточиваться на личных переживаниях, предлагают как-то соответствовать порядку вещей, а Файбисович упрямо отбивается от попыток подвести под его работы хоть какую-нибудь удобоваримую теорию, помогающую вставить их в строй. То, что в перестройку казалось блажью, теперь стало правом, тем более что из строя этого выходят в совсем уже личные истории и Эрик Булатов, и Олег Васильев, и Виктор Пивоваров. Файбисович и раньше, и теперь, и в фотографиях своих, и в книгах, и в живописи интересуется лишь собой, а действительностью -- в сугубо личных пределах. Всякий раз он открывает на этой территории нечто странное, удивительное, беззащитное перед натиском времени и мод, пробивающееся через все интеллектуальные фильтры и тренды -- человека. А мобильник, как и иноязычное название выставки -- Come back, просто помогает защититься от высокопарности.