Если подходить к спектаклю с формальных позиций, то это и не «Гроза» вовсе: текста Островского в нем почти не осталось, зато есть немало досочиненного, и не каких-нибудь там мелких актерских отсебятин, а сцен важных, явно ключевых для режиссера. Как рассказы пьяного Тихона своему закадычному другу Дикому о любви к Катерине и о том, какое горе, что нет у них деточек. Или отчаянный богоборческий монолог Кабанихи перед самым финалом: «За что все? Я что, сироту какую обидела, украла у кого?» Вместе с тем именно это настоящая «Гроза» и есть, но только с другой точки зрения -- из закулисья современного русского психологического театра.

Кажется, что тут в историю сложили цепь этюдов, которые актеры с режиссером сочинили, репетируя спектакль. У нас принято, готовясь к постановке и еще не выучив текст, придумывать биографии персонажей, фантазировать предысторию событий и параллельные эпизоды, которые могли бы происходить, у нас проясняют мотивировки и произносят внутренние монологи героев. По правилам потом все это должно уйти, уступив место каноническому тексту и описанному в пьесе набору сцен, но набранный запас знаний, мыслей, чувств уже будет сквозить в щели событий, обнаруживая их глубину.

Тем, кто когда-либо присутствовал на таких репетициях у хороших режиссеров, потом до слез жаль выкинутых вспомогательных эпизодов и талантливо сымпровизированных монологов. Эти-то зрители первыми оценят магнитогорскую постановку петербуржца Льва Эренбурга, которая выглядит как собранный в спектакль подготовительный этап репетиций -- с принципиальным отказом от перехода к точному тексту и очистки от «строительных лесов». Конечно, на этом увлекательном пути избыточность неизбежна, и в талантливом спектакле Эренбурга есть целый ряд живо и смешно придуманных эпизодов с второстепенными персонажами, которые можно убрать не только безболезненно, но с пользой для действия. Но то, что мы получаем от спектакля, с лихвой перекрывает все потери.

Эренбург ставит спектакль о любви -- любви чувственной прежде всего, и грозовой накал сексуальности прошивает зал буквально как электрические разряды с первой сцены спектакля, где Тихон с Катериной парятся в бане, вплоть до финала, где обезумевший от горя и яростных слез Тихон расшвыривает всех вокруг тела жены, делает ей искусственное дыхание и умоляет ожить.

Выражение про пять пудов любви ни чему так не подходит, как этой «Грозе», причем речь здесь не о нежных девичьих мечтах, не о тихом томлении, а об испепеляющей страсти, которая, кажется, захватила всех. Здесь первая пара -- Кудряш (Сергей Хоруженко), огромный детина с ножом за голенищем, и красотка-оторва Варвара (Мария Маврина). Их любовные игры начинаются с медленного кружения, как у крупных опасных животных. Кудряш неспешно достает узорчатый платок и набрасывает девушке на плечи, а она, словно аркан, накидывает на него свои бусы. Потом любовников бросает друг к другу, как провода под током, поспешно раздеваясь, они путаются в одежде, и режиссер извлекает новые игровые возможности из борьбы с застегнутой рубашкой, которая никак не стаскивается с головы, а рука не выпрастывается из манжета. Эренбург знает толк в деталях.

Кудряш и Варвара -- это само бешенство страсти, ревности (чуть-чуть не дошло до убийства, когда любовнику показалось, что Борис ждет его красотку), ярости защитника (в предфинальной сцене Кудряш выхватывает из толпы Варвару, когда на нее накидывается мать с домочадцами, и отступает, выставив перед собой нож). Простоватый, ласковый Тихон (Владимир Богданов) с Катериной (Анна Дашук) -- это страсть вместе с нежностью и умилением. Любовь круглолицей курносой Катерины с немногословным городским интеллигентом Борисом соединяет страсть с трогательной заботой. Эренбург строит первое свидание беззаконных любовников на движении от взрыва ярости к тишине. Лишь только увидев ничего не понимающего Бориса, Катерина набрасывается на него, дерется и вопит, как кошка, сбрасывает с берега (в выразительных декорациях Алексея Вотякова крутой дощатый настил оказывается волжским обрывом, а в наклонном потолочном зеркале мы видим, кто плещется у берега). А потом утихает, обмякает у него в руках и внезапно засыпает. И мокрый полуголый Борис (Игорь Панов), с прилипшими ко лбу кудрями, долго сидит, словно ребенка укачивая укрытую плащом Катерину и отгоняя от нее кусачих комаров. В трактовке Эренбурга Борис вовсе не слабак, по чужой указке бросивший женщину: чего стоит сцена на последнем гулянье, когда в отчаянном веселье Катерина кидается прыгать через веревку, которую крутят ее муж с Диким, и так выкликает свое признание в измене, а услышавший это Борис тут же бросается ее заслонить и неуклюже скачет рядом. Но он харкает кровью и, жалея Катерину, не хочет признаться, что едет с глаз долой умирать.

Любовь кружит всех, и каждый стоит любви: смешная дворовая девка обмирает по Тихону и постоянно бормочет заговоры и причитания, пытаясь приворожить хозяина. Кулигин тоскливо смотрит на Катерину: «Хотите, я для вас громоотвод сделаю?» Дикой неравнодушен к Кабанихе, а она, еще совсем не старая женщина, глаз не сводит с могучего Кудряша. Любовь -- это и то, чем держится дружный дом Кабановых: дурашливые Тихон с Варварой и смешливая Катерина искренно любят Кабаниху (Надежда Лаврова), а она их. И дорогого стоит сцена, где Тихон возвращается из поездки, привозя каждому из домочадцев, включая приживалок, подарки: духи, платки, пряники, а любимой сестре -- кружевные трусы и чулки с подвязками, которые она тут же и демонстрирует, сердя мать. Здесь, в этом городке, вообще очень дружеская атмосфера -- провожать Тихона собираются все за огромным столом. Толкаются, смеются, поют, а Дикой все пытается отвлечь мать, чтобы дать возможность Тихону выпить, но бдительную Кабаниху не обманешь. Надо сказать, этюдов на тему пьянства в спектакле очень много -- это второй главный сюжет «Грозы» после любви. Пьют тут все, а пуще всех -- Дикой с Тихоном, и сцена, где Катерина привычно принимает едва шевелящегося от водки мужа, раздевает его, со знанием дела вынимает из сапога припрятанную бутылку, тащит на себе и уклоняется от пьяных ласк, -- кое-что объясняет в их отношениях.

Эренбург поставил очень русский спектакль. Русский не только по теме, хотя здесь вдоволь и размаха, и загула, и загадочной русской души. Русский по части театра -- той самой психологической школы, идущей от Станиславского, которая нынче переживает не лучшие времена. А Островский... что Островский? В конце концов, к чему нам канонический текст «Грозы», разве мы и так не знаем его наизусть?