К выдвинутой на «Золотую маску» «Чайке» (экспертный совет не поскупился, предложив наградить и спектакль, и хореографа, и исполнителей ролей Треплева и Тригорина) организаторы гастролей присоединили пятнадцатилетней давности «Чайковского». И устроили зрителям образцовое путешествие на машине времени -- в начало девяностых, спектакли и обычаи которых мы уж начали забывать.

Рынок балетных шоу в нашей стране слегка цивилизовался. То есть большинству антрепренеров до класса организатора «Королей танца» Сергея Даниляна еще далеко (ну так он давно уж нью-йоркский житель и работает по нездешним принципам), но, в общем, менеджеры научились и программы составлять, и ценовую политику продумывать, и буклеты печатать, и порядок в зале аккуратно устанавливать. Но в нынешнем сезоне впервые вышло на этот рынок Национальное концертное агентство и все скучные правила приличия просто ликвидировало.

Мы точно возвратились в девяностые... На выступления труппы Бежара были установлены такие цены, что партер заполнили люди, никогда прежде в балете не бывавшие и пришедшие лишь продемонстрировать, что им это по карману. Тогда, помнится, после начала спектакля опоздавшие уважаемые зрители смели стоящих у дверей бабушек и толпой повалили занимать места. Шатающиеся распахнутые двери, из них шарашит свет, гул, топот, толпа шествует по центральному проходу, и на сцене пытаются сосредоточиться бедные бежаровские артисты. На эйфмановских гастролях то же -- цены задраны до небес, и господа, не обращая внимания на музыку, рассаживаются, громко переговариваясь друг с другом и капельдинерами. Оба дня -- и у «Чайки», и у «Чайковского» -- первые сцены были просто уничтожены.

И давненько я не видела в театрах мебели на продажу (по-моему, и в кинотеатрах мебельные салоны ликвидированы). А тут, пожалуйста, стоит в фойе нечто пышное, в стиле «Лувр, как его представляют в Жмеринке». Бригадир Саша Белый оценил бы. (Говорят, спонсор вечера -- один из мебельных салонов. Ну хорошо, что не магазин для взрослых.) Плюс программка -- кусочек цветного картона -- стоит полторы сотни рублей. Зато на выходе всем зрителям вручают в подарок аляповато раскрашенную китайскую чашку. У ближайшего метро урна заполнилась пакетами с этими дарами.

С другой стороны форма должна соответствовать содержанию, не так ли? Почему эйфмановский театр следует привозить на гастроли какой-нибудь приличной фирме? Тот самый театр, где «Чайка» превратилась в истрепанный набор телесных пошлостей? Где вздорная, похотливая и недалекая Аркадина обращается с затравленным сыночком ровно так же, как в другом сочинении Эйфмана, «Русском Гамлете», матушка обращалась с Павлом I? Где происходят неизменные эротические дуэты на стульях, а сочинение несчастного Треплева выглядит как колыхание неопознаваемых тел в гигантском белом мешке? Где обряженная лебедем Нина Заречная танцует стриптиз в ночном клубе? Нет, все правильно, товар соответствует упаковке.

Но только в первый день. Только «Чайка». Потому что «Чайковский» такого не заслужил. Точнее, такого не заслужил Владимир Малахов.

Сам балет почти не изменился (хоть и объявлено, что «новая редакция»). Главного героя, истощенного мученика, периодически начинающего сочинять музыку (и тогда на сцену выходит то отара белых лебедей, то некто в костюме Дроссельмейера, подсовывающий композитору под нос куклу-Щелкунчика), от этого занятия все время отвлекает здоровенный молодой человек. Это Двойник (Алексей Турко), воплощенный демон гомосексуализма. Композитор отбивается от него всеми силами, старается завести знакомство с девушкой (прима Берлинского балета Надя Сайдакова), но соблазны сокрушают его, и он не в силах отвести взгляд от занимающегося экзерсисом у палки юного премьера. Вокруг бегает светское общество, то мелко аплодирующее герою в дни его триумфов, то презрительно указывающее пальцами в момент, когда он слишком увлечен личной жизнью. Одной из самых больших сцен становится эпизод в игорном доме, где господа игроки потихоньку раздеваются и по очереди пляшут на зеленом столе -- присоединившийся к оргии Чайковский в финале обслуживает двух любовников сразу. Ну и умирает затем -- в либретто написано, что от холеры, но похоже, что от переутомления.

Угадать, почему пару лет назад мировая звезда Владимир Малахов пожелал включить этот чудовищный китч в репертуар руководимого им Берлинского балета, нет никакой возможности. Версия одна -- захотелось человеку побыть Чайковским. Другого способа не нашел. И теперь Эйфман пригласил суперзвезду поддержать московские гастроли своего театра, станцевать вместе с ними. Малахов не смог отказать.

Все осталось по-прежнему -- и девять мужчин в черных трико, наяривающих лебединые движения в момент «соблазнов», и девушка-невеста, решительно выбрасывающая дирижерскую палочку творца (т.е. желающая, чтобы принадлежал только ей, а не музыке). Но на сцене был Чайковский. Высохший, измученный, вжимающий голову в плечи. Вдруг верящий в возможность счастья, в успех -- и снисходительно дирижирующий хором экстатических дурочек-поклонниц. Взлетающий над сценой так, как только может взлетать его музыка. Повисающий на руках кордебалета обессиленно и облегченно -- все, сдаюсь, делайте что хотите, я уже не существую. Даже в мизансценах самых дурацких -- когда больной холерой герой, вцепившись в спинку кровати, отжимается от нее так, будто эту спинку имеет, -- Малахов не выглядит смешным. Танцовщик точно отмеривает эмоции зала: да, героя должно быть жалко. Это Эйфманом предусмотрено: слабый, дерганый, усталый. Не предусмотрено, что великий композитор; спектакль сам по себе в том не убеждает. Но, внося свою харизму, в этом убеждает Малахов. Потому что он, сорокалетний балетный артист с латаными-перелатаными коленями, с коллекцией нешуточных травм, с душевным опытом сражений и пережитых предательств, он отлично знает, что значит быть усталым. Но что значит быть великим, он тоже знает. Никогда не говорит о величии (спроси -- расхохочется), но транслировать его со сцены может. И одним своим приездом в Москву оправдывает эти эйфмановские гастроли.