Российский дебют Даниэлы Барчеллоны, итальянской певицы, обладательницы колоратурного меццо-сопрано, -- первый в этом сезоне концерт успешного филармонического проекта, запущенного пару лет назад, «Звезды мировой оперы в Москве». Вечера этого цикла являют, как правило, два открытия: взошедшую мировую вокальную звезду и программу, за которой стоит неосвоенный Россией репертуарный объем.

Оба показателя были реализованы по максимуму. Освоившая брендовые оперные площадки Даниэла Барчеллона, бесспорно, звезда в самом первичном значении: у нее есть то, из чего складывается по-настоящему значительная певческая судьба, -- природный тембр, в котором присутствует все, чтобы доставить счастье. Прежде всего многогранность: голос Барчеллоны струится, мерцая и раскрываясь все новыми и новыми красками, и эта данная свыше щедрость словно бы безгранична. Феноменальная техника певицы кажется не выработанной, а природной, естественной: никакого ремесла, все происходит само собой и без усилий, как будто певица не выполняет какую-то технологическую задачу, а поет потому, что для нее это самый удобный способ контакта с миром, притом способ совсем не утомительный.

Программа вечера, презентирующая репертуар Барчеллоны, кажется айсбергом, в котором даже продемонстрированная в Москве верхушка производит впечатление чего-то сверхъестественного. Барчеллона спела Россини, Доницетти, Сен-Санса и Чилеа и, будучи безупречно прекрасной везде, обнаружила свой конек -- бельканто. То есть итальянскую оперу первой трети XIX века, Беллини, Россини и Доницетти -- композиторов, либо отсутствующих в современной музыкальной жизни России, либо представленных в ней в лучшем случае одним и не вполне характерным названием. То, что Россини не только автор «Севильского цирюльника», что им созданы выдающиеся сочинения в жанрах seria и buffa, что эти сочинения прекрасны и исполняемы сегодня не только на родине композитора -- на фестивале в Пезаро, известно, если периодически знакомиться с репертуарами театров мира и изучать рынок звукозаписи. Однако все это по ту сторону. Когда же не где-то далеко за пределами нашей страны, а прямо в ее культурном центре появляется та, для кого спеть фрагмент бельканто означает подарить радость себе и всем, эта музыка производит сокрушительное впечатление. Она не просто красива, это целый мир, в основе которого другой культурный код, чем, допустим у Верди. Иные законы драматического, иная драматургия чувств.

Раскрыть драматургию бельканто Барчеллона умеет сполна. В ее репертуаре 17 партий Россини, среди них не только женские (Изабелла в «Итальянке в Алжире»), но и мужские, героические (Танкред в одноименной опере, Малкольм в «Деве озера», Кальбо в «Магомете II»), а зачем исполнять любую сцену, Барчеллона знает досконально. Очень медленное вступление -- голос пробует себя, пряча пока свою роскошь, но уже давая ее почувствовать. Медленная кантилена основной части, где герой раскрывает свой месседж, -- голос расцветает, завоевывая все новое и новое пространство. Наконец ослепительное, головокружительное, сводящее с ума колоратурное presto, вывод из размышлений, призыв к действию -- восхитительно точный гол, ради которого все и пришли. Эта последовательность неизменна, но каждый раз она предстает живой, осмысленной, новой, убеждающей, что смена темпа, динамики или фактуры -- огромное событие, раскрывающее состояние души. Область, которую композиторы бельканто чувствовали ох как тонко.

За Барчеллоной, конечно, и это тоже открытие вечера, тень знаменитых оперных примадонн эпохи бельканто, вдохновлявших композиторов на новые подвиги. Однако ненатужная, само собой разумеющаяся красота ее пения так моментально становится нормой для слуха, что ждешь чего-то большего -- события, ради которого и сверкали все эти чудеса и ради которых стоило вытерпеть игру ни в чем не повинного Академического симфонического оркестра Московской филармонии, не владеющего по понятным причинам белькантовой чуткостью, даже если за его пультом итальянский маэстро Алессандро Витьелло. В чем смысл послания, заключенного в пении Барчеллоны? Не получив ответа, останавливаешься на том, с чего началась встреча в Концертном зале имени Чайковского: магнит здесь не исполнение, пусть и безупречное, а сам голос, который хочется случать еще и еще, даже если высший смысл не озарит исполнение. И такая зависимость, против которой обыденность бессильна, подтверждает известное, подзабытое, но всегда безусловное: по-настоящему красивый голос -- редкая вещь.