Книга Сергея АЛЕКСАШЕНКО «Битва за рубль» была написана по горячим следам августовского кризиса и увидела свет в 1999 году. Автор, занимавший в 1995--1998 годах пост первого заместителя председателя Банка России, входил в своего рода антикризисную команду -- в число тех, кто вырабатывал тогда ключевые решения, включая и объявленные 17 августа. Мартин ГИЛМАН, будучи в то время постоянным представителем Международного валютного фонда в России, тоже находился в самом центре событий. Его книга, написанная десять лет спустя, называется «Дефолт, которого могло не быть» -- автор полагает, что российский кризис в отличие от ужасного финала какой-нибудь древнегреческой трагедии не был неотвратим. Однако хроническая неспособность российских властей добиваться сбора бюджетных доходов, ситуация постоянного политического кризиса, резкое ухудшение мировой конъюнктуры и, наконец, недооценка российских рисков западными политиками -- вот те факторы, которые все-таки сделали события августа-1998 неизбежными. Тема взаимоотношений России и Запада занимает в размышлениях г-на Гилмана важное место, в частности он убежден, что мировое сообщество повело себя после распада Советского Союза весьма скупо, недооценив масштабы возможного хаоса и не оказав Москве должной финансовой помощи. На фоне этого, считает он, события в России могли развиваться куда хуже, и Запад должен быть очень доволен тем, как дешево обошлась ему в итоге политическая и экономическая стабильность ядерной державы. Причем именно события августа 1998 года стали в истории России водоразделом, после которого началось строительство новой, совсем другой страны.

Издательство «Время» готовит к публикации книгу «Дефолт, которого могло не быть» и второе издание «Битвы за рубль». Сегодня мы предлагаем читателям «Времени новостей» взгляд Сергея Алексашенко на уроки августовского кризиса и фрагмент из книги Мартина Гилмана, посвященный самому напряженному периоду 1998 года, когда получение «большого» пакета помощи от МВФ, Всемирного банка и некоторых стран G7 не помогло уберечь Россию от бегства инвесторов, дефолта и девальвации.

Начало краха

Серьезные вопросы вызвал проведенный Минфином 22 июля аукцион трехлетних ОФЗ. Неожиданно и для рынка, и для самого Минфина он полностью провалился. Затем последовало объявление о новом аукционе, назначенном на 29 июля, на сумму 13 млрд руб. Это превышало прогнозы текущих потребностей Минфина в наличности, и потому появились подозрения, что либо потребности правительства до тех пор недооценивали, либо возникли какие-то новые непредвиденные затруднения. В худшем варианте могло быть и так, что Минфин сам не очень понимал, что и зачем он делал.

Инвесторы всеми доступными способами пытались донести свою настоятельную просьбу о том, чтобы была немедленно сформулирована ясная стратегия заимствований и чтобы ей было обеспечено эффективное управление, желательно с участием МВФ. Стоит привести в связи с этим замечание, сделанное в те дни Алексашенко. По его мнению, у Минфина не было четкой стратегии -- а если даже и была, то почему же тогда Минфин не делился ею с остальным правительством и с ЦБ? Вьюгин тоже признавался, что никакого четко составленного плана движения наличности у Минфина не было. Он говорил, что в министерстве использовали самые разные прогнозы для планирования дальнейшего финансирования, однако особой системности не было; Задорнов лучше всех в целом чувствовал и оценивал ситуацию, но при этом неохотно делился информацией.

В тот момент ни на рынках, ни в правительстве, ни в МВФ практически никто не знал, что Сбербанк, действуя то ли самостоятельно, то ли по указанию ЦБ, предъявил к оплате все имевшиеся у него ГКО со сроком погашения в июле и получил за них в общей сложности 12,4 млрд руб! Это была новость хуже некуда. Ведь когда двумя неделями раньше Задорнов обсуждал планы финансирования согласованной с МВФ правительственной программы, он чуть ли не в первую очередь исходил из того, что Сбербанк продолжит в еженедельном режиме все полученные от погашения ГКО средства тратить на покупку новых выпусков. К тому же объем конвертации, пришедшийся на других участников, оказался явно недостаточным, чтобы как-то существенно повлиять на движение наличности в ближайшие недели. Все вышло плохо: с одной стороны, конвертация долга получилась столь ограниченной, что на рынке зависли облигации, сроки погашения которых наступали очень скоро (и было ясно, что, погасив их, инвесторы не будут реинвестировать в новые ГКО); с другой стороны, рынок еврооблигаций захлестнула волна новых бумаг, и цены на нем рухнули.

Когда Минфин утром 28 июля узнал о случившемся, запланированный на следующий день очередной первичный аукцион ГКО был тут же отменен. Затем были отменены и все последующие аукционы.

С этого момента судьба всех оставшихся держателей ГКО была предрешена. Выбор у правительства оставался между дополнительной эмиссией для погашения всех еще имевшихся на рынке облигаций и конвертацией всего краткосрочного долга в новые среднесрочные инструменты.

Июльские показатели были катастрофическими. По итогам месяца государству удалось разместить долговые бумаги всего на 13,8 млрд руб., при том что в целом на выплаты по госдолгу требовалось 38,8 млрд. Из оставшихся 25 млрд руб. около 7 млрд составляла задолженность перед ЦБ, которая не была погашена даже несмотря на то, что по сути представляла собой незаконное кредитование Центробанком правительства. Таким образом, еще 18 млрд нужно было заплатить из бюджетных источников. Последствием этого стала дыра в государственной казне, составившая 15 млрд руб. и включавшая задолженность по зарплате перед всеми бюджетными организациями (почти 9 млрд руб.), в частности перед Минобороны и МВД.

Правительство предприняло плохо подготовленную и, возможно, отчаянную попытку убедить рынки, что оно по-прежнему контролировало ситуацию. 30 июля в Доме правительства была организована встреча с большой группой ведущих инвесторов. Присутствовала вся правительственная экономическая команда, председательствовал сам Кириенко. Однако к вопросам о конкретных показателях все они были подготовлены не лучшим образом, не говоря уж о том, что таблиц и графиков, помогающих лучше оценить ближайшие перспективы, у них тоже не было. К концу встречи инвесторы так и не поняли, зачем их срочно вызвали из Франкфурта и Лондона, и стало ясно, что без убедительных цифр у российского руководства ничего не получится.

На следующий вечер прилетел Фишер. Все выходные он потратил на изучение данных и контакты с российскими руководителями. Кириенко он сказал, что от МВФ помощи больше ожидать не следует, и порекомендовал еще раз поговорить напрямую с «большой семеркой». Из Москвы Фишер улетел 2 августа с ощущением, что его партия на этом закончилась.

Начало краха

Топ-менеджер одной лондонской брокерской фирмы, которая была одним из крупнейших держателей российских госбумаг, как-то сказал в конце июля: «Все основные игроки на российском рынке сейчас нервно оглядываются на выход, потому что когда все побегут, главное -- оказаться среди первых». И действительно, не будучи уверенными, что Россия сумеет пережить кризис, участники рынка пристально следили друг за другом и ждали, кто сделает первый шаг.

Ставки ГКО/ОФЗ 3 августа повысились еще на 4--5 процентных пунктов, хотя плохих новостей вроде бы и не было. Наоборот, скорее даже отмечались положительные моменты: проявил готовность оказать помощь Фишер, правительство приняло ряд важных постановлений и т.п. Рынок, судя по всему, ожидал, что до осени Россия почти наверняка как-то доживет, а потом опять настанут тяжелые времена. При сохранении тенденций правительству неизбежно пришлось бы либо выпустить новые ценные бумаги с завышенной из-за неблагоприятной конъюнктуры доходностью, либо искать другой источник финансирования.

Инвесторы в те дни хотели в первую очередь иметь точную информацию о планируемом движении денежных потоков в казне и о возможных источниках дополнительного финансирования. К ним, как и раньше, относились доходы от приватизации, но помимо этого рынки в тот конкретный момент всерьез восприняли бы только крупный заем под эгидой G7 или солидный кредитный пакет от коммерческих банков.

4 августа из всех сотрудников московского офиса я единственный оставался на месте. Мой заместитель Альфред Каммер уехал на месяц в отпуск, а назначенный ответственным за фискальное направление Джонатан Андерсон должен был приехать из Китая только в сентябре. К тому же в этот день рано утром после долгой бессонной ночи я стал отцом. Молодая мама и наш первенец Марк чувствовали себя прекрасно.

Кризис тем временем углублялся. Так, днем того же 4-го числа Гайдар пытался в экстренном режиме уговорить бывшего председателя Федеральной резервной системы Пола Волкера прилететь 17 августа в Москву для обсуждения с правительством и ЦБ мер по предотвращению ожидавшегося в начале осени кризиса. Вьюгин лихорадочно искал источники новых денежных ресурсов, а дела с доходной частью бюджета, по последней информации, шли из рук вон плохо. Предпринять эффективные действия против неплательщиков налогов не удавалось, к тому же пришлось вступить в навязанный «Газпромом» спор по поводу его платежей, оставался проблемой контроль за налоговой дисциплиной нефтяников.

Пару дней спустя Вьюгин на встрече с финансовыми аналитиками представил план движения бюджетных средств; Минфин, хоть и с опозданием, начал снабжать инвесторов более полной информацией. Однако наблюдатели были единодушны во мнении, что в рамках рефинансирования госдолга правительство не сумеет привлечь у нерезидентов даже запланированные как целевой показатель на 1 октября 9 млрд долл., особенно по запланированной доходности ГКО в районе 50--55%.

Неделей раньше прошла еще одна представительная встреча высоких чиновников с банкирами (мало чем отличавшаяся от первой в плане эффективности воздействия на общественное мнение). Но, несмотря на эту встречу, а также на тот факт, что теперь у правительства имелся хоть какой-то прогноз движения денег до конца года, инвесторы по-прежнему опасались заводить на рынок новые деньги или даже просто реинвестировать доходы от уже погашенных госбумаг на вторичном рынке (около 75% средств, выплаченных в счет погашения облигаций 5 августа, уже было решено репатриировать). На решение совета директоров Всемирного банка осуществить очередной платеж в рамках кредита SAL-2 (6 августа) рынки вообще никак не отреагировали. Создавалось впечатление, что они были готовы принимать в расчет только плохие новости.

К концу первой недели августа положение на рынках было еще хуже, чем в конце июня, накануне объявления о «большом» пакете помощи. В Лондоне бывший советский долг торговался на крайне низком уровне, а доходность ГКО/ОФЗ колебалась в районе 80--90%.

На рынке заговорили о двух новых причинах для беспокойства.

Во-первых, российские банки избавлялись от своих валютных активов, и это должно было отрицательно сказываться на их и без того низкой ликвидности. Уже само по себе было плохо то, что в прессе могли появиться сообщения о разорении банков, но помимо этого могли возникнуть и дополнительные трудности для бюджета -- в случае если бы потребовалась экстренная помощь со стороны Центрального банка

Во-вторых, сложилось четкое понимание, что в ближайшие месяцы рефинансировать госдолг на рынке ГКО не удастся, невзирая даже на высокие -- двузначные -- показатели доходности облигаций. На рынках снова замаячил призрак дефолта/реструктуризации.

Считалось, что вывести Россию из кризиса сможет только объявление о появлении нового источника финансирования. Всего неделей раньше некоторые инвесторы считали, что для покрытия краткосрочных обязательств перед нерезидентами хватит 8--10 млрд долл., а теперь рынок рассчитывал уже на 20 млрд долл. (причем выделенных целевым назначением для погашения всех оставшихся ГКО до конца 1998 года).

Участники рынка указывали, что такой пакет резервного финансирования придал бы рынку сильнейший импульс и все смогли бы опять ориентироваться на экономические показатели, а не прислушиваться к своим внутренним сомнениям и плохим предчувствиям. Однако эти пожелания были крайне далеки от реальности, во всяком случае в плане получения помощи от G7, хотя бы даже и через МВФ. Вероятность того, что Россию опять «спасут», выручат большим кредитом, была крайне малой.

И все же большинство участников рынка почему-то были уверены, что такой пакет помощи готовится. Они исходили из недавних событий в Азии и к тому же считали, что в России слишком многое поставлено на карту. Запад, и в первую очередь США, считали они, не допустят краха в России: экономическая и социальная дестабилизация такой огромной и значимой страны была бы чревата слишком серьезными последствиями.

В «большой семерке» озабоченность ситуацией разделяли и, чтобы не дестабилизировать рынки, тщательно избегали любых публичных заявлений, отрицающих возможность дальнейшей финансовой помощи. Но при этом политической поддержки, необходимой для одобрения финансового пакета, все равно явно не хватало. Кредит доверия, которым до того пользовалась российская сторона, был исчерпан.

При этом крупный пакет финансовой помощи из коммерческих источников в какой-то момент действительно обсуждался. В начале августа Минфин и ЦБ рассмотрели ряд предложений и вынуждены были все их отклонить по причине высокой стоимости ресурсов. Хорошо информированные инвесторы тем не менее считали, что властям придется вернуться к этим предложениям, поскольку при рублевой ставке в 60--90% долларовые займы под 18--20% уже не будут казаться такими дорогими. Опасались только того, что времени может уже не хватить. И потому оглядывались на выход.

От той первой августовской недели сохранилось ощущение некой нереальности. Не только потому, что я осваивался в новой для меня роли отца, но и потому что казалось, что до настоящего кризиса еще очень далеко. В те дни практически все, даже те, кто пристально следил за уходом инвесторов, были уверены: развязка случится самое раннее в сентябре. Не будучи более членом правительства, Чубайс уехал в отпуск в Ирландию, Дубинин отдыхал в Италии, Камдессю отправился домой в Байонн, а Фишер (вооружившись, однако, мобильным телефоном) взял курс на греческие острова.

В ту же неделю на российские банки посыпались требования от западных кредиторов внести дополнительное обеспечение по предоставленным займам в связи с обесценением залогов -- евробондов и рублевых госбумаг. Таким образом, во всю силу дали о себе знать последствия июльской конвертации ГКО в еврооблигации: котировки последних рухнули после того, как на и без того нервном рынке появились новые бумаги. Стоит учесть, что к этому времени (а именно 30 июля) агентство Reuters выпустило подробный отчет о возможном кредитном кризисе в российской банковской системе, и, по сообщениям трейдеров, российские компании и банки спешно закрывали рыночные позиции, чтобы погасить крупные иностранные кредиты. Сообщалось, например, что СБС-Агро и Инкомбанк, пытаясь избежать дефолта, продали свои портфели ГКО с большим убытком.

На рынке признавали, что дефолт некоторых банков был неизбежен. И что еще хуже, из-за вынужденного закрытия рублевых и валютных позиций рынок становился непривлекательным для новых инвесторов. Ввиду полного отсутствия информации об открытых краткосрочных валютных позициях банков ни ЦБ, ни МВФ не предпринимали никаких превентивных мер помимо стандартных процедур в отношении проблемных банков с учетом недавнего опыта обанкротившегося Токобанка.

Свалка на выходе

По-настоящему серьезная паника на рынке началась во вторник, 11 августа. Рубль обменивался по курсу вне коридора. Рынок ГКО рушился на глазах: доходность трехлетних бумаг выросла со 124% по итогам предыдущей торговой сессией до 205%. Фондовому рынку дальше падать было уже просто некуда: индекс РТС на момент закрытия составил 108 пунктов, то есть оказался ниже, чем в апреле 1996 года. Правительство внесло в Думу очередной пакет антикризисных мер, но говорили, что Дума может отказать правительству в созыве внеочередной сессии.

12 августа Вьюгин распространил через информационные агентства адресованное рынкам заявление и сообщил, что Минфин аннулировал все запланированные на август аукционы по первичному размещению гособлигаций, что резерв для погашения августовских облигаций составлял 2 млрд долл., и что правительство готовило меры по улучшению положения на рынках в сентябре.

На следующий день рынок полностью захлестнули ожидания девальвации рубля. Вызвано это было тем, что в Financial Times было опубликовано письмо финансиста Джорджа Сороса, в котором говорилось, что финансовый кризис в России достиг «высшей стадии». Сорос призвал девальвировать рубль на 15--20% и затем по аналогии с Аргентиной или Гонконгом привязать его обменный курс к американскому доллару или к какой-либо европейской валюте. Сорос писал: «Девальвация необходима, чтобы произвести коррекцию вследствие снижения цен на нефть». Он добавил, что для поддержания рубля правительству требовался резерв в 50 млрд долл., и призвал «большую семерку» выделить России 15 млрд долл. в счет формирования этого валютного запаса. Сорос также заметил, что «международные финансовые институты, к сожалению, по-видимому, недооценивают всей срочности, с которой надо реагировать на сложившуюся ситуацию».

Премьер Кириенко попытался сгладить ситуацию, заявив, что правительство сумеет погасить свои долги в августе и сентябре и что паника на рынках была вызвана не экономическими реалиями, а эмоциями. Находясь с однодневным визитом в Перми, он сказал, что никаких изменений в денежной политике и в реализации экономической программы правительства не будет. Наоборот, заявил Кириенко, чем хуже будет мировая конъюнктура, «тем более жестко и четко мы должны выполнять свою программу».

13 августа доходность одномесячных ГКО подскочила до 160%, а рейтинг РТС сразу после открытия биржи упал на 6,5% по сравнению с предыдущим днем, и торги были остановлены на 35 минут. Агентство Moody's понизило рейтинг российского суверенного внешнего долга с В2 до САА1 (обычно рейтинг такого уровня имеют бедные африканские государства). Standard & Poor's понизило рейтинг России с В+ до В-. ЦБ признал, что на рынке межбанковских кредитов острый недостаток ликвидности.

При неясных (по крайней мере для МВФ) обстоятельствах Центральный банк выделил нескольким оказавшимся на грани дефолта банкам, в том числе СБС-Агро, крупные чрезвычайные кредиты. Дубинин считал, что эти банки следовало банкротить и спасать рубль, но оказался под сильнейшим давлением и вынужден был делать прямо обратное. Как только на валютный рынок хлынул поток необеспеченных рублей, судьба рубля была практически решена. ЦБ еще ввел ограничение на объем закупок валюты коммерческими банками и указал, что это успокоит рынки и позволит ограничить давление на курс. Но москвичи уже спешно снимали свои валютные сбережения с банковских счетов, и банки вынуждены были закрывать свои обменные пункты или ограничивать выдачу долларов.

Положение на рынке ГКО и на фондовом рынке слегка улучшилось в пятницу 14 августа, когда Ельцин, выступая в Новгороде, пообещал защитить рубль и призвал Думу собраться на чрезвычайную сессию, чтобы обсудить меры по преодолению финансового кризиса. Наконец он заявил: «Девальвации не будет. Твердо и четко: не будет».

Заместитель министра финансов США по международным вопросам Дэвид Липтон, посетивший Москву 12--13 августа, с большим удивлением отмечал, насколько встречавшиеся с ним Задорнов и Алексашенко были склонны выдавать желаемое за действительное. Еще больше его поразило то, что в самый разгар событий, которые могли иметь совершенно непредсказуемые последствия для будущего России и даже мира, многие ведущие государственные чиновники вообще отсутствовали на своих рабочих местах. Собеседники Липтона возражали против каких бы то ни было радикальных мер, он же пытался их убедить, что времени у них уже не осталось и что вопреки их предположениям потери валютных резервов могли не сократиться, а, наоборот, увеличиться. Липтон улетел с уверенностью, что конец уже близок.

Переговорив с Липтоном и со мной, Фишер решил обсудить с Одлингом-Сми, как МВФ мог бы помочь российским властям справиться с неизбежно надвигавшимся кризисом. Он связался с Чубайсом и предложил, чтобы тот вместе с Дубининым немедленно вернулся в Москву, а также после беседы с Камдессю дал поручение Одлингу-Сми вылететь на встречу с ними (следом отправилось еще несколько сотрудников фонда).

В пятницу после обеда позвонил Алексашенко. Он признал, что положение стало критическим. Накануне ЦБ потерял 400 млн долл., и с утра уже ушло еще 500 млн долл. Резервы составляли уже меньше 15 млрд долл. Причем валюту скупали в основном резиденты, и налицо были все признаки панического бегства от рубля. Однако Алексашенко все еще надеялся, что с ситуацией удастся справиться без радикальных мер вроде девальвации, и указал, что они с Вьюгиным пытались выработать возможные меры.

Позднее я переговорил с Вьюгиным, и он согласился, что если их подход не даст желаемых результатов, нужно будет срочно предпринимать более жесткие альтернативные меры, например разовую девальвацию в сочетании с реструктуризацией по общему согласию задолженности по ГКО.

Было ясно, что правительству просто нечем погашать облигации, срок по которым наступал в ближайшую среду, 19 августа. Июльская бюджетная задолженность все еще не была погашена, а уже появлялись новые, августовские долги. Выйти из этого положения можно было только за счет очень резких действий. Российские власти, например, начали было обсуждать монетизацию долга -- масштабную рублевую эмиссию на выкуп ГКО, но тут же отказались от этой идеи, посчитав, что последствия будут худшими из всех возможных. Для проведения такой акции нужно было дать ЦБ указание вопреки закону, запрещающему ему покупку гособлигаций на первичном рынке, скупать все ГКО с наступившим сроком погашения. Результатом этого стало бы резкое увеличение предоставленного правительству кредита со стороны ЦБ. Власти отказались от этой меры, исходя из того, что главным достижением последних семи лет стали стабильный рубль и низкая инфляция. Любая крупная эмиссия с целью погашения долга тут же свела бы эти достижения на нет, и последствия были бы непредсказуемыми. Так что не оставалось ничего другого, кроме как реструктурировать краткосрочный долг и скорее всего девальвировать рубль (тогда оставалась надежда, что девальвация может быть незначительной).

В разгар кризиса понять друг друга и уж тем более договориться между собой о том, что следует делать и каких ждать результатов, очень трудно даже при наличии хорошо организованной, скоординированной и информированной команды. А российские власти в те дни вообще, казалось, действовали наугад, вслепую. Как я уже упоминал, ни правительство, ни ЦБ не обладали, например, практически никакой информацией о состоянии краткосрочных валютных позиций банков. Еще удивительнее то, что даже имевшимися у них данными они не делились друг с другом.

Самым загадочным для МВФ в событиях тех дней оставалось, почему ЦБ и Минфин не предприняли в июле скоординированных совместных действий для устранения разрывов в движении наличности и почему не захотели обсудить возможные меры с сотрудниками фонда. Если бы все стороны были лучше информированы и, следовательно, подготовлены к надвигавшимся событиям, пакет антикризисных мер наверняка можно было бы и составить, и преподнести рынкам с гораздо большим эффектом; в любом случае влияние российского финансового кризиса за пределами страны можно было бы минимизировать. Наверное, в обстановке непрекращающейся борьбы с кризисом все просто уже слишком устали. Настолько, что внятной оценки ситуации не получалось.

Развязка

В субботу Чубайс и Дубинин вернулись в Москву. Вместе с Гайдаром, Задорновым, Алексашенко и Вьюгиным они составили ядро российской команды, пытавшейся найти выход из кризиса и консультировавшей Кириенко относительно имевшихся у него возможностей. Они рассматривали самые разные варианты действий и обсуждали их с МВФ. Фонд в той ситуации находился в совершенно особом для него положении доверенного советника, поскольку денег он предложить уже больше не мог. То, что российская сторона все-таки продолжала обращаться к МВФ, означало, что либо она еще надеялась на чудо, либо хотела разделить с кем-нибудь ответственность за неизбежные последствия, либо и то и другое одновременно.

Развязка наступила гораздо быстрее, чем кто-либо мог предположить. Одлингу-Сми, добиравшемуся в Москву из Вашингтона, очень не повезло. Его рейс задержали в Вашингтоне на пять часов из-за плохой погоды, и он приехал в гостиницу «Метрополь» только в половине десятого вечера в субботу. Но ему даже не дали выйти из машины, а сразу повезли на ужин с представлявшими власти Чубайсом и Гайдаром. Они собрались в ресторане Либерально-демократического клуба вокруг единственного стола в отдельном кабинете и, почти не притрагиваясь к еде, приступили к обсуждению. Времени было в обрез, поскольку российским представителям требовалось еще доложить о результатах беседы премьеру Кириенко.

Одлинг-Сми надеялся услышать смелые предложения и идеи, возможно, подкрепленные какой-либо схемой коммерческого финансирования. Но никаких инициатив, никаких новых источников финансирования у российской стороны не оказалось. Одлинг-Сми сказал, что в таком случае нельзя открывать в понедельник рынки, не обнародовав предварительно план действий, призванный предотвратить финансовый дефолт и крах рубля. После разочарованной реакции российских коллег я сказал Чубайсу, что теперь следовало в первую очередь думать о том, как свести к минимуму ущерб от неизбежного дефолта. Чубайс, изменившись в лице, сказал, что речь идет не об «ущербе», а о катастрофе.

Немедленного рассмотрения, несомненно, требовал вопрос о достижении предварительной договоренности с кредиторами относительно реструктуризации подлежавших погашению ГКО и ОФЗ. Объявлять о такой реструктуризации, никого не предупредив, было нельзя -- тогда эту меру восприняли бы как принудительную реструктуризацию долга, а это, в свою очередь, имело бы огромные финансовые и юридические последствия. Паника среди застигнутых врасплох инвесторов стала бы только сильнее, и удержание курса рубля в рамках валютного коридора было бы невозможным.

По поводу девальвации рубля Гайдар указал, что она, конечно, желательна, но абсолютно невозможна, поскольку только накануне президент публично заверил страну в том, что ее не будет. Оставалось искать какой-то способ политически завуалировать введение более гибкого обменного курса. Обсуждались и некоторые другие меры, в том числе возможное ограничение валютных операций и последствия такой меры для российской банковской системы.

Прежде чем закончилась эта невеселая беседа и Чубайс с Гайдаром отправились уже за полночь докладывать Кириенко о ее результатах, Одлинг-Сми спросил у них, нет ли возможности обратиться за прямой помощью к «большой семерке». Ведь на глазах у западных держав разворачивался кризис, способный затронуть их собственные финансовые системы. К тому же никто не знал, как отреагируют на происходящее сами россияне, в стране вполне могли начаться социальные катаклизмы. Чубайс сказал, что до утра он еще раз попытается обратиться к «семерке». Утром же было решено провести встречу с участием Задорнова и Дубинина.

Оглядываясь назад, поражаешься, что два человека, не занимавшие никаких официальных постов в правительстве, решали тогда в укромном ресторанном кабинете судьбу финансов России. Возможно, на эти переговоры послали именно их, чтобы избавить членов правительства от необходимости обсуждать вслух радикальные шаги, которые никто не хотел предпринимать. Возможно, члены правительства не захотели бы говорить на эти темы с той же открытостью и откровенностью, а потом брать на себя ответственность за сказанное...

Предстоявшие чрезвычайные меры начали вырисовываться по ходу переговоров в воскресенье, 16 августа. При этом тревожило, что в работе принимал участие очень ограниченный круг лиц. Эти «посвященные» стремились якобы не допустить преждевременных утечек информации, но в результате финансовые эксперты и юристы, которые могли помочь подготовить более обоснованный пакет мер, к работе допущены не были. В Доме правительства (московском Белом доме) лично я не заметил никакой повышенной активности, хотя другие авторы и утверждают, что олигархи и банкиры были обо всем прекрасно информированы и даже внесли свой вклад в подготовку пакета.

Завершив в воскресенье утром ряд технический совещаний, команда МВФ сразу после обеда встретилась с Кириенко. Было общее понимание, что необходимо изменить параметры валютного коридора и немедленно начать переговоры с инвесторами о реструктуризации долга по ГКО/ОФЗ. Алексашенко по ходу дела обронил, что логично было бы ввести временный мораторий для банков на погашение долгов перед иностранными кредиторами.

В заключение встречи Кириенко сказал, что никакой альтернативы он не видит и что план надо объявлять, поскольку дальнейшая отсрочка может только еще больше дестабилизировать рынки и население. Затем он на вертолете улетел на подмосковную резиденцию Ельцина для переговоров с президентом. Договорились встретиться вечером еще раз, чтобы обсудить детали заявления, которое предстояло сделать в понедельник перед открытием рынков.

Во второй половине дня, пока Кириенко был на беседе у Ельцина, случилось два довольно неожиданных события. Во-первых, к Одлингу-Сми в «Метрополь», где мы с ним продолжали обсуждать ситуацию, приехал Федоров. Он заявил, что подготовленная группой «посвященных» схема, с его точки зрения, глубоко ошибочна, и МВФ не следует высказываться в ее поддержку, вместо этого фонд должен настаивать на продолжении поиска решения. По его мнению, было еще не поздно.

Федоров был первым и единственным из российских руководителей, кто был готов обсуждать альтернативные меры (включая даже привязывание курса рубля к другой валюте) и рассматривать чрезвычайные шаги с целью найти коммерческое финансирование. Он сетовал, что коллеги не хотят его слушать, что рассматриваются идеи лишь узкой группки людей. Мы с пониманием восприняли его замечания, но объяснили, что никаких рычагов воздействия у фонда нет, а кроме того, правительство, рассмотрев альтернативы, уже утвердило окончательно согласованный пакет мер.

Вторым неожиданным событием стал разговор с Камдессю, который перед вылетом из Байонна в Париж позвонил нам в Москву. До этого Камдессю в целом поддерживал подход, избранный российскими властями, но в последний момент у него, судя по всему, возникли слишком серьезные опасения, что кредиторы могут быть поставлены перед фактом реструктуризации долга. Одлингу-Сми следовало снова встретиться с премьер-министром и разъяснить, при соблюдении каких условий МВФ сможет выступить с публичным одобрением пакета.

На вечерней встрече с российской стороной проект официального заявления, так и не показав представителям МВФ, отложили в сторону. Зато состоялся бурный обмен мнениями по поводу того, что МВФ в последнюю минуту якобы саботировал согласованные действия или по крайней мере умывал руки. Кириенко подчеркнул, что только что вернулся от президента, который дал свое согласие на неизбежные меры, всего несколько часов тому назад поддержанные МВФ. И ехать к президенту передоговариваться теперь уже невозможно.

Сам Ельцин в книге «Президентский марафон» так писал о событиях того дня: «В начале августа почти черные от усталости Чубайс, Гайдар, Христенко, Дубинин, Алексашенко, уже две недели не выходившие из кабинета премьер-министра, писали «последний и решительный» план антикризисных действий, чрезвычайный план.

16 августа ко мне в Завидово приехали Чубайс, Кириенко, Юмашев.

Положение такое, что необходимо в пожарном порядке спасать ситуацию, объяснили Чубайс и Кириенко. Срочная девальвация рубля, временное приостановление выплат по ГКО -- вот первые по очередности меры. Глава правительства принялся объяснять детали, но я остановил его. И без деталей было понятно, что правительство, а вместе с ним и все мы стали заложниками ситуации. И выбора уже не остается: правительство цепляется за все. Я не хотел, чтобы моя тревога передавалась им. Возможно, какими-то отчаянными усилиями ситуацию удастся спасти, удастся удержать рубль на приемлемом уровне.

Действуйте, сказал я. Давайте принимать срочные меры».

Что с МВФ, что без него пути назад больше не было, сказал Кириенко. Он подчеркнул, что от одобрения МВФ зависит то, как пакет будет принят. Одлингу-Сми было явно трудно решить, что отвечать в такой ситуации.

Исходя из бесед, которые состоялись у меня впоследствии с Камдессю, Фишером и Одлингом-Сми, представляется, что в тот момент возникли расхождения в понимании того, что именно МВФ предстояло одобрить. Все-таки Камдессю находился в отпуске во Франции, и переговоры со стороны МВФ контролировал Фишер. У директора-распорядителя сложилось представление, что к кредиторам будет применен подход по образцу Парижского клуба, то есть, по сути, с ними будет достигнут консенсус относительно конвертации краткосрочных гособлигаций в среднесрочные инструменты.

Но в воскресенье утром ему в Байонн позвонил Саммерс и высказал предположение, что МВФ мог бы поддержать принудительную реструктуризацию (Саммерс оговорился, что это не была официальная позиция правительства США). Только после этого Камдессю понял, что именно намеревалась предложить российская сторона. Саммерс разговором с Камдессю остался недоволен и в тот же день организовал телефонную конференцию с ним и с Робертом Рубином (тот в это время находился на борту самолета), в ходе которой опасения Камдессю полностью подтвердились. В результате он сам ясно дал понять американцам, что МВФ не будет способствовать одностороннему дефолту, и поручил Одлингу-Сми то же самое донести до российской стороны.

Четыре года спустя аргентинский опыт показал, что при отсутствии заранее согласованных процедур и механизма реструктуризации суверенного долга на международном уровне и должнику, и кредиторам может быть причинен излишний экономический ущерб, которого в обратном случае можно было бы избежать. В случае России это был первый раз начиная с 1930-х годов, когда крупная страна намеревалась навязать в принудительном порядке реструктуризацию своих внутренних суверенных ценных бумаг с фиксированным процентом. Тут, кстати, стоит вернуться к расхожему мнению о том, что в отношениях с Россией МВФ исполнял указания министерства финансов США, и еще раз подчеркнуть, что Камдессю категорически не согласился с «частным» предложением Рубина и настаивал на ином подходе.

В воскресенье поздно вечером Чубайс пришел к Одлингу-Сми в его номер в отеле, и они связались с Камдессю, который на следующий день вылетал из Парижа в Вашингтон. Их разговор длился 45 минут, и я слышал только реплики Чубайса. Он был сильно раздражен, и временами его тон даже становился угрожающим. Но Камдессю стоял на своем. В конце концов они договорились, что в правительственном заявлении не будут названы параметры реструктуризации, а кредиторы будут приглашены принять участие в выработке приемлемого подхода. Камдессю согласился в таком случае в осторожных выражениях поддержать такое заявление.

Мы договорились снова встретиться рано утром на следующий день, еще до распространения правительственного заявления. Российская сторона по-прежнему хотела заручиться если не одобрительным заявлением фонда, то хотя бы каким-то выражением понимания с его стороны по поводу предпринимаемых трудных шагов.

И опять, несмотря на особое внимание к этому вопросу, на утренней встрече в кабинете Кириенко нам так и не дали ознакомиться с проектом заявления. Дискуссия прошла впопыхах и была, конечно, в более благожелательных тонах, нежели накануне поздно вечером, но касалась она опять почти исключительно условий реструктуризации ГКО.

В 9 часов 30 минут 17 августа заявление было наконец передано средствам массовой информации. План правительства включал три комплекса мер. Во-первых, устанавливался новый валютный коридор (в границах от 6 до 9,5 руб. за доллар), который должен был замаскировать плавающий обменный курс рубля и его снижение до конца года до уровня примерно 9 руб. за 1 долл. Во-вторых, вводился трехмесячный мораторий на погашение внешних долгов российских банков. В-третьих, предусматривалась обязательная реструктуризация долга по ГКО/ОФЗ, об условиях которой предстояло договориться с кредиторами.

К этому моменту российский внутренний долг насчитывал примерно 340 млрд руб. (55 млрд долл. по тогдашнему курсу), а внешний долг, который на две трети был наследством советского времени, -- примерно 150 млрд долл. К этому нужно добавить обязательства коммерческих банков, включавшие фьючерсные рублевые контракты общей стоимостью примерно 5 млрд долларов.

Только что открывшиеся рынки тут же ухнули вниз. При этом никто не позаботился о том, чтобы срочно закрыть рынки. На ММВБ торги еще какое-то время продолжались, из-за чего впоследствии был подан целый ряд исков в суды. На рынках в России и за рубежом царила полная неразбериха, и даже при том, что за выходные было много утечек информации, понятно, что сообщение послужило для всех шоком. Тем временем МВФ тоже выступил с заявлением и в сдержанных тонах поддержал действия властей.

До сих пор непонятно, зачем понадобилось создавать всю эту неразбериху, почему правительство готовило пакет «на коленке», не прибегнув вплоть до публикации заявления к услугам хотя бы своих отнюдь не дешевых иностранных юридических и финансовых консультантов. Не было предусмотрено никакого механизма для разъяснения практических последствий сделанного заявления и для обработки бесчисленных запросов, посыпавшихся от растревоженных инвесторов и их юристов.

17 августа 1998 года в России стали называть «черным понедельником». С моей точки зрения, те события стали водоразделом в развитии российской экономики и одновременно наихудшим результатом политической грызни на верхних уровнях власти. Однако важно понимать, что и после правительственного заявления главные причины кризиса никуда не исчезли, поменялась только их экономическая и политическая форма.

Августовский кризис потряс не только Россию, но и весь мир. Дефолт России и ее односторонний мораторий на погашение долгов дали о себе знать на глобальных рынках и чуть было не спровоцировали крупный международный финансовый кризис.

Благодаря вмешательству МВФ в пакете, объявленном 17 августа, не было заявлено никакой конкретной схемы реструктуризации внутреннего государственного долга, но финансовые рынки все равно отреагировали на него негативно. МВФ со своей стороны продолжал настаивать на проведении консультаций с кредиторами и на выработке какого-то взаимоприемлемого подхода, и в результате объявление предлагаемых условий реструктуризации долга по ГКО несколько раз откладывалось.

Только неделю спустя правительство наконец опубликовало свои предложения относительно порядка реструктуризации. Замороженный внутренний суверенный долг составил 265,3 млрд руб. (42,2 млрд долл. по курсу на 14 августа). В обороте остались ОФЗ на сумму 75 млрд руб. со сроками погашения в 2000--2001 годах.

Фондовый рынок за неделю упал еще на 29%. Имелись серьезные сомнения по поводу того, удастся ли удержать обменный курс в пределах нового валютного коридора. (Курс рубля на межбанковском рынке снизился к 19 августа на 10%, с 6,3 до 7 руб. за доллар, а с рук доллар продавали уже за 9,5 руб. и больше.) Валютные резервы сократились до 14 млрд долл. ЦБ наращивал ликвидность коммерческих банков с целью облегчить положение, и в результате давление на рубль увеличивалось еще больше.

Камдессю 19 августа проинформировал совет директоров МВФ о сложившейся ситуации и указал, что российский финансовый кризис, несомненно, явился событием крайне экстраординарным не только для России, но и для МВФ и даже для всего мира. При этом он подчеркнул, что хотя МВФ и продолжал тесно взаимодействовать с властями в период подготовки чрезвычайных мер, объявленных 17 августа, решения и о конкретном содержании, и о сроке объявления этих мер власти принимали сами.

Далее Камдессю сказал, что МВФ выступал за принятие иной стратегии. Во-первых, недобровольная реструктуризация пагубна не только для кредитоспособности России, но и для глобальной финансовой системы. Во-вторых, если девальвация призвана обеспечить успех монетарной и фискальной политики, то тогда необходимо сначала полностью выработать такую политику и уже потом в ее контексте рассматривать проведение девальвации. В-третьих, лучше всего было дождаться, пока Дума завершит рассмотрение полного пакета законопроектов, согласованных правительством в июле, и только потом принимать чрезвычайные меры. Но власти уже не могли ждать, решительные шаги необходимо было предпринимать немедленно. Тесное взаимодействие с ними было продолжено для того, чтобы минимизировать возможные пагубные последствия этих шагов.

Камдессю также отметил, что любая девальвация есть признак не просто ошибочной экономической политики, а системного сбоя. Фишер в связи с этим обратил внимание совета на то, что августовский кризис ознаменовал грандиозный провал поддержанной МВФ российской экономической программы.

В начале недели Одлинг-Сми улетел из Москвы, а ему на смену приехала срочно собранная миссия фонда. Перед этой командой была поставлена задача помочь российским властям минимизировать негативные последствия кризиса. Встреча с Чубайсом, состоявшаяся 19 августа, не дала представления о том, как будут построены переговоры с кредиторами. На следующий день состоялась беседа с Алексашенко о положении банков. В тот же день ЦБ объявил, что личные вклады граждан, находившиеся на счетах в российских банках, будут гарантированы при условии их перевода в Сбербанк. Дума собралась на специальную сессию, но никакие законопроекты рассматривать не стала, посвятив все время критике правительства. Само правительство пребывало в состоянии паралича, Кремль безмолвствовал. Никто из всех, с кем мы встречались, не работал над какими-то планами. Повсюду царила атмосфера упадка и ощущение грядущего хаоса.

Остававшийся вице-премьером и главой ГНС Федоров единственный из всех пытался как-то решать проблемы и договариваться о реструктуризации долгов по ГКО, но он не располагал всеми необходимыми данными для расчетов. Например, на встрече с миссией 21 августа он утверждал, что ЦБ мог бы провести еще одну разовую эмиссию в виде целевых кредитов наиболее пострадавшим банкам и правительству для погашения бюджетных задолженностей и долгов по краткосрочным облигациям. Он признавал, что это мера инфляционная, но считал, что инфляционные ожидания можно было смягчить. Для этого, с его точки зрения, необходимо было аккуратно создать мнение, что проводится разовая операция и что за ней сразу последует резкое ужесточение кредитной политики.

Первые последствия: политический и экономический аспекты

Ровно через пять месяцев после того, как Кириенко назначили премьер-министром России, его правительство без лишних церемоний было отправлено в отставку. Сформировать новое правительство Ельцин поручил Черномырдину. Со стороны все выглядело так, будто после лихих приключений команды молодых либералов бразды правления возвращались в опытные и проверенные руки. Такая смена руководства обещала возврат стабильности и была, несомненно, призвана успокоить общественное мнение.

Однако беспорядок, который последовал за 17 августа, по крайней мере отчасти, был вызван вакуумом власти, создавшимся благодаря решению Ельцина распустить правительство. Без твердого руководства и контроля за функционированием замороженных финансовых рынков молчание Кремля попросту усиливало чувство неуверенности и давало пищу слухам о всяческих интригах и заговорах. Некоторые даже предполагали, что существует составленный олигархами сценарий возвращения Черномырдина -- но уже на место Ельцина, который должен подать в отставку. Были даже разговоры, что ради этого кризис и «устроили».

Однако скоро стало ясно, что Черномырдин не представлял себе, как вывести страну из сложившегося тяжелого положения. Став и.о. премьер-министра, он сразу попросил о срочной встрече с Камдессю. Директор-распорядитель понимал, что Черномырдин просто искал хоть какую-нибудь спасительную соломинку, но посчитал, что его согласие на встречу по крайней мере подбодрит всех новых российских руководителей, которым предстояло взяться за очень сложную и неприятную работу.

Сначала Камдессю предложил встретиться в Париже, но посреди кризиса найти возможность для такой поездки Черномырдину было трудно. Тогда было решено встретиться в конфиденциальном порядке, воспользовавшись уже запланированной встречей Камдессю с украинским президентом Кучмой на его крымской даче в Форосе (той самой, на которой семью годами раньше путчисты держали взаперти Горбачева). Вечером 25 августа Черномырдин в сопровождении Можина, Федорова и Алексашенко вылетел в Крым. После сильно затянувшегося ужина и разговоров с Кучмой о футболе Камдессю смог наконец уединиться с российскими руководителями. В первую очередь они говорили о том, что делать с развалившейся банковской системой, как ужесточить кредитно-денежную политику и поддержать обменный курс рубля. Из конкретных мер обсуждали возможность введения налога на сверхприбыль экспортеров, получаемую за счет снижения курса рубля. Наконец, Черномырдин довольно долго говорил о стратегии в отношениях с Думой.

Дума же отклонила кандидатуру Черномырдина сначала 28 августа, а затем и повторно 7 сентября. Тем временем финансовые рынки жили в режиме кризиса. 28 августа ЦБ второй день кряду приостановил валютные торги на ММВБ. Курс доллара на бирже был близок к 10 руб., разъяренные вкладчики осаждали закрытые банки, на рынках и в магазинах скупали все подряд, люди запасались продуктами, долларов на продажу в обменных пунктах почти не было, и впервые после того, как страна оправилась от развала Союза, в магазинах появились очереди.

Необходимо было срочно что-то предпринимать для воссоздания банковской системы, а ЦБ предстояло объявить о введении свободного плавающего курса рубля с целью сохранить оставшиеся валютные резервы (результатом этого, естественно, был ускоренный рост инфляции).

Активно обсуждалась идея фиксированного курса рубля и его жесткой привязки к иностранной валюте (т.н. currency board), за которую, в частности, выступал Федоров. Он вел энергичный поиск действенных мер и даже уговорил Доминго Кавальо, отца аргентинской модели currency board и успешной посткризисной стабилизации, приехать в Москву и попытаться убедить руководство страны и общественное мнение в ее целесообразности. Кавальо посетил Москву 1 сентября и затем уехал в Киев, где последствия российского кризиса сказывались с особой силой.

Однако многие руководители высшего звена признавали, что хотя идея фиксированного курса и привлекательна сама по себе в кризисных условиях, она тем не менее вряд ли осуществима в имевшихся конкретных политических условиях. Требовалось законодательное утверждение в Думе (на что вряд ли можно было рассчитывать при враждебном общем настрое парламента), и необходима была тщательная подготовка. МВФ готов был рассмотреть эту идею в сочетании с цельным пакетом реальных жестких мер, но в остальном относился к ней безо всякого энтузиазма ввиду ее очень маловероятной осуществимости.

Федоров продолжал настаивать на своей идее «управляемой эмиссии». Она заключалась в том, чтобы провести одну последнюю эмиссию с целью погашения остававшихся долгов и затем зафиксировать обменный курс рубля и привязать его к иностранной валюте при поддержке МВФ и международного сообщества. С точки зрения МВФ, эта идея не имела никаких шансов на успех. Было совершенно нереально рассчитывать, что удастся осуществить модель currency board после сознательно спровоцированной гиперинфляции, не имея внятной налогово-бюджетной политики, да к тому же в тех сложных политических условиях, которые ожидались в России как минимум вплоть до следующих президентских выборов в 2000 году.

Один из правительственных реформаторов в разговоре, состоявшемся между нами 28 августа, признал, что нынешнее руководство страны себя полностью исчерпало. Доверия к еще одному правительству Черномырдина не будет никакого, поскольку именно его считали виновным в нынешних бедах страны (на Кириенко действительно ответственность за случившееся никто особенно не возлагал: он мало что мог изменить в доставшейся ему по наследству ситуации). А хуже всего было то, что не пользовался более доверием и сам Ельцин.

По мнению собеседника, слухи о возможной досрочной отставке Ельцина были обоснованными, и именно исходя из этого была произведена смена правительства. План этот якобы пыталась осуществить группа олигархов во главе с Березовским, и заключался он в том, что осенью Ельцин подаст в отставку, а Черномырдин займет его место и объявит о проведении в начале следующего года досрочных президентских выборов. Из всей этой стратегии оставалось непонятным лишь одно: с чего вдруг Ельцин должен был на все это согласиться. Но, так или иначе, никаких серьезных экономических инициатив не предвиделось. Скорее следовало ожидать введения регулирования цен и валютного контроля. Судя по тому, как и что делалось в те дни в руководстве, такой сценарий казался вполне вероятным.

По мере углубления кризиса власти на местах делали что могли. Они вводили чрезвычайные меры, как, например, генерал Лебедь, распорядившийся в Красноярском крае сдерживать цены административными мерами. Сообщалось также, что во Владивостоке городские власти запретили вывоз продуктов за пределы города и на повестке дня там введение карточной системы. Губернатор Калининграда объявил о прекращении налоговых отчислений в федеральный бюджет.

По состоянию на 1 сентября ЦБ потратил за два предыдущих месяца 9 млрд долл. из своих резервов на защиту рубля. Поэтому он объявил, что прекращает поддержку рубля на ММВБ. На следующий день курс на бирже составил 10,9 руб. за 1 долл. и, таким образом, вышел за пределы объявленного 17 августа коридора (его верхняя граница была установлена на уровне 9,5 руб. за 1 доллар).

Логика Центрального банка при этом была следующая. Финансовое положение банков ухудшилось из-за падения цен активов и временного моратория, а крах рынка ГКО сделал невозможным эффективное перераспределение ликвидности между банками. ЦБ предоставил особо приближенным коммерческим банкам краткосрочные кредиты под залог имевшихся у них замороженных ГКО. Они немедленно воспользовались этими средствами для покупки долларов. За четыре дня, с 17 по 21 августа, Центробанк потратил 56 млрд руб. С трудностями при исполнении обязательств столкнулись многие банки. Паническое изъятие вкладов распространилось и на те кредитные учреждения, стабильность которых изначально опасений не вызывала. В конечном итоге из-за массовой конвертации рубля резко возрос спрос на наличную иностранную валюту.

Одновременно в Думе возражения против назначения Черномырдина приняли всеобщий характер, и 30 августа коммунисты усугубили экономический и политический кризис, заявив, что будут голосовать против Черномордина. Было ясно, что те, кто возражает против предложенной Ельциным кандидатуры Черномырдина, фактически выступают против самого Ельцина.

О том, что Дума могла взбунтоваться в любую минуту, свидетельствовала ее готовность выдвинуть в премьеры кандидатуру московского мэра Юрия Лужкова. Президентские амбиции Лужкова были ясны и ранее, но тут представилась реальная возможность воспользоваться благоприятной для него ситуацией. Советники Ельцина вынуждены были тут же отказаться от Черномырдина, и руководитель администрации президента Валентин Юмашев предложил взамен кандидатуру тогдашнего министра иностранных дел Евгения Примакова. Он был, конечно, хитрый и искушенный, но одновременно по сравнению с Лужковым и более прагматичный, предсказуемый и склонный к компромиссам политик, а потому казался меньшим из двух зол. Ельцин в конце концов дал свое согласие, и 11 сентября Дума утвердила Примакова.

В экономическом плане новый премьер-министр намеревался обеспечить развитие, следуя линии, предложенной экспертами времен позднего Горбачева, и произвел с этой целью масштабные кадровые перестановки. Выходец из советского Госплана Маслюков был назначен первым заместителем премьер-министра и получил в свое ведение общий контроль над экономикой. Ввели в состав правительства и вечного оппортуниста-реформатора Шохина -- у него была репутация человека, умеющего «выбивать» из МВФ и Всемирного банка кредиты без обременительных условий. Удалось сохранить свой портфель министра финансов Задорнову, хотя былого влияния у него не осталось и в помине -- после случившейся финансовой катастрофы все к нему относились с большим недоверием. Но он явно не хотел расставаться со своей министерской должностью и даже готов был работать сначала с Шохиным, а потом и с Маслюковым (тем более что и охотников возглавить Минфин тогда не было).

Дубинин подал в отставку с поста председателя Центрального банка 7 сентября. Алексашенко стал исполняющим обязанности, но и его дни в ЦБ были сочтены. Дубинин больше чем кто бы то ни было, даже больше, чем Кириенко, прочувствовал всю тяжесть ответственности и за сам кризис, и за приведшие к нему политические ошибки. Он говорил, что его в конце концов бросили все, даже те, кого он считал своими друзьями и соратниками. Он ощущал себя полностью подавленным. Хотя в каком-то смысле для него наступило облегчение. Помню, он сказал как-то однажды, что работа у председателя российского ЦБ опасная, потому что приходится противостоять слишком влиятельным интересам. Если вспомнить, что его квартира была дважды обстреляна неизвестными (в 1996 и 1998 годах), можно не сомневаться: он вряд ли сильно преувеличил.

Осенью ушли из ЦБ сначала Потемкин, потом Козлов. Главу сводного экономического департамента Надежду Иванову вывели из совета директоров. Как следствие этих отставок, наиболее профессионально подготовленным учреждением в разработке экономической политики стало Министерство финансов во главе с Задорновым, Касьяновым, Игнатьевым и Вьюгиным.

Именно в этот критический момент 1 сентября в Москву прибыл Клинтон. Визит этот планировался еще до кризиса, так что повестку дня ему составляли в последний момент. В ней остался один главный пункт: настоятельный призыв к России принять жесткие меры, положить конец экономическому хаосу и ни в коем случае не возвращаться к «не оправдавшей себя политике прошлого». В одном из выступлений Клинтон сказал: «Сегодняшний финансовый кризис не означает, что вам следует свернуть с пути к свободе и свободному рынку». В его призывах угадывался и такой мотив: если не измените политику, денег от нас больше не ждите. Впрочем, в то время у Клинтона наверняка хватало других забот, поскольку ему реально грозил импичмент из-за скандала с Моникой Левински и обвинениями в даче ложных показаний под присягой.

Беспокойство МВФ по поводу возможного распространения российского кризиса за пределы страны оказалось оправданным. В сентябре -- начале октября на крупнейших финансовых рынках мира появились признаки растущих опасений относительно уровня ликвидности и надежности контрагентов. Ключевым событием в этот период стали сообщения сначала о проблемах, а затем о приближающемся банкротстве самого мощного американского хедж-фонда -- Long-Term Capital Management (LTCM), открывавшего по всему миру огромные позиции на заемные средства и тесно работавшего с широким кругом финансовых институтов США и Европы.

23 сентября было объявлено, что LTCM удалось избежать банкротства -- на помощь пришла группа частных инвестбанков, организованная при содействии Федерального резервного банка Нью-Йорка. Однако нестабильность на рынках только усилилась: инвесторы закрывали открытые ранее позиции и выражали все больше беспокойства относительно того, насколько остальные финансовые институты были затронуты кризисом и не придется ли им распродавать активы по бросовым ценам на неликвидных рынках. Результатом этих событий стал рост рыночной волатильности и возникновение дисбалансов в ценообразовании торгуемых активов.

Все эти события ясно продемонстрировали глобальную тенденцию в поведении инвесторов: они закрывали позиции, сокращая их обеспечение за счет привлеченных средств. Вызвана эта тенденция была повышенной нервозностью рынков и их возросшей осторожностью при оценке рисков, которые, в свою очередь, явились прямым следствием кризиса в России. Совет управляющих Федеральной резервной системы отреагировал на ситуацию тремя последовательными снижениями процентных ставок и тем самым показал, что денежные власти США готовы в случае необходимости обеспечивать нормальное функционирование рынков весьма решительными действиями. К середине октября финансовые рынки в значительной степени успокоились. Признаки, указывавшие на возможное уменьшение ликвидности и увеличение рисков, связанных с платежеспособностью участников, были большей частью устранены, и волатильность снизилась.

14 сентября в Лондоне прошла встреча заместителей министров финансов G7, участники которой были сильно встревожены состоянием мировых рынков и особенно финансовым крахом в России. Одлинг-Сми проинформировал их о состоянии дел и улетел в Москву на встречу с Примаковым. Его позиция на предстоявших переговорах должна была быть наступательной: было бы глубокой ошибкой считать, что если все закончилось августовским кризисом, то, значит, и реформы в целом были задуманы неверно. Причиной кризиса стало то, что Россия не сумела сбалансировать налогово-бюджетную систему и провести структурные реформы. И поэтому МВФ не станет поддерживать стратегию, идущую вразрез с курсом реформ, поскольку от них не только нельзя отказываться, их нужно ускорять.

Фишер позднее отмечал: «Девальвация и реструктуризация долга в России вызвала сильнейший кризис на всех остальных развивающихся рынках. Остается только удивляться, как могли люди инвестировать под трехзначный процент и одновременно считать, что в крайнем случае Запад все равно найдет деньги, нужные России для расчетов с ними. Должны же они были понимать, какое именно предупреждение посылали им рынки. Впрочем, есть одно объяснение: тех, кто не рассчитывал на вечную платежеспособность России, на рынке к моменту кризиса уже не было, а остались лишь оптимисты, которые верили себе больше, чем рынку. Вот они-то и были искренне шокированы, когда России стало нечем им платить».

Новым председателем Центрального банка 12 сентября был назначен бывший главный советский банкир Виктор Геращенко, который раньше уже возглавлял ЦБ России (1992--1994). Даже сегодня по поводу его первого пребывания на посту председателя ЦБ не утихают споры. Дело в том, что, заступив в должность, он летом и осенью 1992 года пытался напрямую кредитовать предприятия и тем самым стимулировать производство внутри страны. Однако вскоре он понял, что разбазаренные не по назначению кредиты погашать никто не собирается, и практику эту прекратил. В этом самую деятельную поддержку ему оказывала его первый заместитель Татьяна Парамонова. Она была последовательной и непреклонной монетаристкой, и вдвоем с Геращенко они успешно сопротивлялись сильнейшему давлению, отказывались идти на масштабную эмиссию и даже добились впечатляющего замедления роста денежной массы. Некоторые банки столкнулись тогда с серьезными трудностями, и, возможно, именно из-за этого и случился в октябре 1994 года кризис, получивший название «черный вторник».

В любом случае Геращенко, конечно, не был «худшим центральным банкиром мира», и Джеффри Саксу должно бы быть стыдно за это определение. Скорее, как и многие другие руководители центробанков, оказавшиеся в напряженной политической обстановке, он просто делал что мог. К сожалению, проведя ряд кадровых перестановок, он привнес определенный анахронизм в работу на таких важных направлениях, как банковский надзор, международные связи и валютный контроль.

После августовского кризиса многие банки оказались несостоятельными, но власти, к сожалению, практически не использовали предусмотренную законом процедуру внешнего управления. В результате когда начиналась процедура банкротства, эти банки уже были ничего не стоящими пустышками. Созданное (с большим шумом, включая торжественные заявления МВФ и Всемирного банка) для реструктуризации банков агентство АРКО имело весьма слабое отношение к решению проблем с крупными банками.

Назревающий скандал

Сегодня известны истинные масштабы того финансового краха, и потому понятно, что бурные споры по поводу случившегося были просто неизбежны. К тому же новый премьер-министр начал широко освещавшуюся кампанию против «нажившихся на беде» и требовал от Генеральной прокуратуры выявить их и наказать. Далее в книге будет много примеров критических высказываний, с которыми выступали бывшие советские ученые, просто романтики и даже некоторые серьезные, но, видимо, недостаточно информированные экономисты. Сами по себе споры неудивительны. Удивительно то, с каким азартом из первых же «разоблачительных» сообщений принялись раздувать большие скандалы.

В течение примерно года скандалы следовали непрерывной чередой, один громче другого. Первый из них случился после того, как «Коммерсантъ» 8 сентября напечатал интервью с Чубайсом. В Los Angeles Times следом появилась заметка, в которой вопрос «Имеют ли власти право лгать?» был поставлен в прямой связи с МВФ: подразумевалось, что российские власти лгали фонду. Конечно, это был типичный пример передергивания. На самом деле Чубайс, отвечая в связи с ельцинскими высказываниями 14 августа на вопрос, есть ли у власти право «врать», сказал, что «в таких ситуациях она обязана это делать». Огромное впечатление произвела следующая его фраза: «Сейчас у международных финансовых институтов, несмотря на все то, что мы с ними сделали -- а мы их кинули на 20 млрд долл., -- есть понимание, что другого выхода у нас уже не было». Выражение «кинули» было истолковано как намеренное действие, чего он, конечно, не имел в виду. Чубайс направил в Los Angeles Times разъяснение, но газета отказалась его напечатать. Как бы то ни было, считать, что МВФ мог быть обманут, довольно глупо, поскольку фонд в полной мере участвовал в практической работе российских властей, пытавшихся справиться с последствиями низкой собираемости налогов и серьезного ухудшения внешних условий. Совет директоров, руководство и сотрудники МВФ прекрасно понимали, какие риски были связаны с выделением июльского «большого» пакета финансовой помощи, и пошли на них вполне сознательно.

Через несколько дней, когда история с Чубайсом еще не сошла с первых страниц газет и даже вызвала горячие споры в конгрессе США (чего, похоже, чаще всего и пытались добиться разжигатели скандалов), началось следующее «представление». 21 сентября информационные агентства распространили выдержки из переданного ВВС интервью с аудитором Счетной палаты Вениамином Соколовым, в котором речь шла о том, что выделенные Западом в виде помощи миллиарды долларов были потрачены впустую. В некоторых сообщениях звучали обвинения, что средства, полученные от МВФ в июле, вообще были использованы не по назначению.

Соколов вскоре заявил, что его неправильно поняли, что Счетная палата не проводила никакой проверки расходования средств, полученных в июле от МВФ. Он указал, что вообще не сказал ничего нового, а просто выразил свою личную точку зрения, о которой до того уже неоднократно заявлял в прессе, а именно: что западная помощь шла на финансирование бюджета, а уже при исполнении бюджета и начинались злоупотребления и коррупция. Нечто подобное Соколов предыдущей весной уже излагал, выступая в различных аудиториях в Вашингтоне, в том числе и в конгрессе. Следует отметить, что Счетная палата в то время была весьма политизированным органом, каждый аудитор представлял какую-то конкретную думскую фракцию, и Соколов, например, был назначен фракцией коммунистов.

Высказывания и Соколова, и Чубайса вызвали нездоровый ажиотаж, по крайней мере в Москве, они явно были на руку тем, кто пытался найти, на кого бы свалить вину за случившийся финансовый и экономический кризис.

Тогдашний генеральный прокурор Скуратов, например, 20 сентября заявил, что ЦБ использовал выделенные МВФ в июле средства не по назначению. Дубинин 21 сентября выступил с обширным интервью, где разъяснил, что полученные от МВФ средства были размещены в разных валютах, за исключением 1 млрд долл., который специальным решением был передан Минфину для обеспечения его операций по погашению ГКО в августе.

Вообще следует понимать, что отследить порядок использования выделяемых фондом средств нет ни возможности, ни нужды, поскольку, в отличие от целевых займов под конкретные проекты, кредиты МВФ призваны в целом поддерживать платежный баланс и бюджет. Хотя, с другой стороны, можно допустить, что некоторым людям в России, особенно оппонентам правительства Кириенко, таким как Скуратов, сокращение валютных резервов представлялось неправильным использованием средств. Все эти страсти, однако, оказались только «пробой сил». Главные схватки были еще впереди.

Угроза экономического коллапса

В середине августа казалось, что страна стремительно проваливается в какую-то черную дыру, что ситуацию уже никто не контролирует. Главной задачей в этих условиях было предотвращение полного экономического коллапса.

Поверить, что Примаков со своей командой сможет эту задачу выполнить, было трудно. Но в то же время уже одно его присутствие во главе правительства в трудное время и растущая вероятность того, что он станет следующим президентом, производили немалый успокаивающий эффект. Со стороны, во всяком случае, ситуация виделась именно так, и на большее, кажется, никто не рассчитывал. Было много разговоров о неизбежности дирижизма в России. Например, 15 сентября группа давно находившихся не у дел ученых, в основном из бывших советских специалистов, представила на рассмотрение нового правительства антикризисный план. Но в конечном итоге и Примаков никаких действий не предпринял, и коллапс так и не наступил.

Сразу после августовских событий вероятность гиперинфляции и экономического коллапса была вполне реальной. В сентябре кризис, казалось, стал еще серьезнее и в финансовой, и в экономической сфере: сказались девальвация рубля и падение доверия к российской валютной единице. Рубль подешевел в три раза, цены на импортные товары резко подскочили, на рынок закачивали все больше и больше наличности. В августе цены на потребительские товары выросли на 3,7%, а в сентябре -- сразу на 38,4%.

Со временем благодаря предпринятым Центральным банком в конце сентября мерам курс рубля временно подрос, и рост инфляции замедлился. Но в августе из-за отсутствия жесткой монетарной политики давление на рубль было очень высокое. Объем наличных денег в августе практически не изменился, несмотря на то что ЦБ потратил около 6 млрд долл. из своих золотовалютных резервов. Очевидно, валютные потери в результате интервенций были стерилизованы в процессе операций с государственным долгом и выдачи стабилизационных кредитов коммерческим банкам.

Дефицит наличных долларов и даже рублей резко отрицательно сказался на розничной торговле, задев в первую очередь мелких торговцев, работавших исключительно с наличными деньгами. Кроме того, почти полностью прекратился завоз импортных, в первую очередь потребительских товаров, поскольку системы для расчетов за них больше не было. Повсеместно стали возникать очереди в магазинах; казалось, что вот-вот наступят вновь советские времена. Привыкшие к таким прихотям судьбы россияне относились к этому с обреченным спокойствием. От Кремля только ждали ответов на классические вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?». А Кремль молчал.

При этом, правда, за пределами Москвы и некоторых других крупных промышленных центров резкого ухудшения положения не ощущалось. Объясняют это чаще всего тем, что достижения предыдущего периода не успели распространиться на провинцию, а потому и финансовый крах ее практически не коснулся. Некоторые региональные банки действительно пережили кризис без серьезных потерь, поскольку в отличие от активно игравших на рынке ГКО крупных московских банков они имели ограниченный доступ на рынки, кредиты за границей поэтому не брали и гособлигаций в портфелях держали совсем немного.

С точки зрения стороннего наблюдателя российские власти в тот период совершенно не соответствовали своему предназначению. К последствиям кризиса они никак не подготовились, по самым актуальным направлениям руководства не ощущалось ни на одном уровне, начиная с самого Ельцина. С момента отставки правительства Кириенко междувластие и политический вакуум продолжались почти месяц (причем сами россияне ничего из ряда вон выходящего в этом не видели). Некоторые олигархи и другие предприниматели, имевшие крупные задолженности по кредитам, срочно распродавали активы своих предприятий, а что-то выводили за границу. Власти на это в большинстве случаев смотрели сквозь пальцы, а то и вовсе потакали нарушителям.

Между тем требовалось срочно решать что-то с пострадавшими вкладчиками, развалившейся системой взаиморасчетов, сокращением налоговых поступлений, растаскиванием активов и, наконец, что-то предпринимать в отношении многочисленных и крайне недовольных инвесторов. Если среди последних еще и сохранялись какие-то надежды на Россию в долгосрочном плане, то они грозили вскоре исчезнуть, поскольку объявление согласованных условий реструктуризации ГКО/ОФЗ откладывалось и откладывалось. Одновременно отмечались злоупотребления временным мораторием на погашение внешних долгов банков. Кругом звучали взаимные угрозы, затевались судебные разбирательства. В Credit Suisse First Boston (самый крупный в то время иностранный частный инвестор в России) были разгневаны тем, что их не привлекли к обсуждению условий реструктуризации долга. Специалист по развивающимся рынкам лондонского отделения Deutsche Bank Фолкертс-Ландау, который до 17 августа был уверен, что международная помощь неизбежно будет предоставлена, и потому выступал за инвестирование в Россию, 26 августа провел телефонную конференцию и попытался оправдать перед инвесторами свою точку зрения, снова -- довольно неожиданно -- убеждая их в своей правоте.

Наконец, широкое распространение получило высказывание одного банкира: «Я скорее соглашусь есть ядерные отходы, чем снова инвестировать в Россию».

С правительством проблема заключалась в том, что долго не было никакой ясности, кто же все-таки возьмет управление в свои руки. Вплоть до утверждения кандидатуры Примакова в Думе 11 сентября все члены правительства были лишь «и.о.», что, конечно, никоим образом не способствовало немедленному принятию решительных антикризисных мер.

Маслюков, успевший немного поработать в правительстве Кириенко, был в конце концов назначен ответственным за выработку экономической политики, но до этого в состав правительства уже вошел Шохин в ранге вице-премьера, отвечающего за финансовую политику (что подразумевало добывание денег за границей, то есть от международных финансовых организаций). У него сразу же возник острый конфликт с Задорновым, поскольку Шохин считал Задорнова виновным в случившемся кризисе и настаивал на его исключении из нового правительства. Добиться своего у Шохина не получилось (он подал в отставку, «проработав» в правительстве десять дней), но и Задорнову пришлось согласиться на сильно урезанную роль.

Шохин занимал аналогичную должность в 1992--1994 годах, и опыт работы с ним в тот период был у МВФ не самый лучший. Он был известен своими амбициозностью, прагматизмом и умом, к тому же обладал отменной интуицией и остро чувствовал конъюнктуру, и все эти его качества были задействованы для достижения одной-единственной цели: получить у МВФ денег с минимальным количеством принятых на себя обязательств. В общем контексте «неважной истории исполнения обязательств» (так говорили между собой сотрудники МВФ), которая накопилась у России, к Шохину в фонде относились скептически.

Однако в задачи сотрудников МВФ входила оценка политики, а не политиков, и потому в течение тех дней, что Шохин успел пробыть в составе нового правительства, с ним несколько раз встречалась миссия во главе с Маркесом Руарте. Последняя их встреча состоялась незадолго до того, как 25 сентября поступило неожиданное сообщение об отставке Шохина. На той встрече Маркес Руарте ясно дал понять, что текущая программа практически умерла и что отныне выделение денег возможно только после того, как будут согласованы новые рамки целей и задач экономической политики, а также будут осуществлены на практике оговоренные предварительные меры. После отставки Шохина работа с международными финансовыми организациями была поручена непосредственно Маслюкову.

Диалог с МВФ и Всемирным банком продолжился в начале октября в Вашингтоне, в рамках ежегодного собрания советов управляющих. 3 октября российская делегация во главе с Задорновым и Геращенко встретилась с Камдессю. Контакты продолжились затем в конце октября и во второй половине ноября. 28 октября прошло обсуждение различных планов, в том числе антикризисной программы Маслюкова. Но у собеседников к тому моменту было уже очень мало общего -- стороны говорили на совершенно разных языках, причем настолько, что даже прекрасные переводчики, работавшие в московском офисе МВФ, были бессильны чем-либо помочь.

Стремясь лучше понять политический контекст стоявших перед Россией задач, МВФ провел 30 ноября в Вашингтоне научный семинар с участием самых разных экспертов. В то время подобное желание выслушать мнения со стороны было не совсем обычно для МВФ, и потому это событие лишний раз подчеркнуло, насколько трудно было при всех имеющихся рисках спланировать собственные действия. Фишер говорил, что состоялось «откровенное обсуждение очень широкого круга вопросов, касающихся причин нынешнего кризиса, возможных политических решений и той роли, которую МВФ и другие международные учреждения могли бы сыграть с целью помочь России преодолеть трудности». С российской стороны было приглашено лишь несколько человек, сумевших, несмотря ни на что, сохранить объективный взгляд на вещи, и в том числе Немцов, который в первую очередь говорил о проблемах, связанных с коррупцией.

В работе с Маслюковым, человеком общительным и доброжелательным, главная трудность заключалась в том, что в экономике он не разбирался и ему приходилось всему учиться на ходу. Имея за плечами опыт советского хозяйственника и руководителя, он привык выработать на основе некой выбранной концептуальной схемы план и затем осуществлять его под строгим контролем правительства. Он не чувствовал рынка и тем более рыночной экономики. Он вовсе не понимал финансовый мир, роль которого в советской экономике ограничивалась обычным бухгалтерским учетом. Поэтому роль МВФ он понимал и того меньше (ничем, кстати, в этом не отличаясь от Примакова и других высших руководителей страны). На протяжении всей осени Маслюков и его коллеги периодически предлагали МВФ выделить России остаток «обещанных» в июле денег, а сотрудники фонда всякий раз пытались им в очередной раз втолковать, что выплаты зависят от удовлетворительного исполнения согласованной экономической программы, призванной в первую очередь обеспечить заемщику устойчивое финансовое положение в среднесрочном плане.

Параллельно правительство проводило многочисленные консультации со специалистами советской школы, в том числе с думскими депутатами-коммунистами, и тон всех сопутствовавших публичных заявлений был таков, словно грядет принятие очередного государственного плана. Однако в результате правительство, как ни странно, проявило немало прагматизма. Правда, не исключено, что его к этому просто принудили обстоятельства.

Маслюков как-то с удивительной откровенностью признался Маркесу Руарте: «Когда я раньше был министром (в Госплане), если что-то нужно было сделать, мне достаточно было нажать кнопку или снять телефонную трубку. А теперь я то же самое делаю, но никто меня даже не слушает...»

Правительство, боясь навредить еще больше, практически никаких решений не принимало. Исключением стала объявленная в ноябре программа реструктуризации долга по ГКО, которую Примаков подписал 15 декабря. Касьянов тем временем мужественно пытался спасти российскую репутацию в Парижском клубе. С некими планами выступил и ЦБ, продемонстрировав намерение решать проблему с развалом банковской системы, -- было, в частности, создано Агентство по реструктуризации кредитных организаций (АРКО), проведшее в 1999 году несколько операций. К счастью, Татьяна Парамонова тем временем продолжала пристально следить за состоянием ликвидности и держала под строжайшим контролем кредитные ресурсы. Одновременно ее экономически менее продвинутые коллеги из числа новых руководителей ЦБ повысили подлежащую обязательной продаже долю валютной выручки до 75% и ужесточили валютный контроль (обе эти меры оказались малоэффективными и экономически невыгодными).

Бездействие правительства, хотело оно того или нет, вылилось на практике в жесткую макроэкономическую политику. Не имея в своем распоряжении источников финансирования, правительство могло тратить только то, что собирало в виде доходов в бюджет. Минфин твердо отклонял все предложения, предполагавшие эмиссию, и таким образом сыграл ведущую роль в стабилизации положения.

Ввиду скорого начала следующего финансового года правительство сосредоточилось на подготовке сводных показателей проекта бюджета на 1999 год. Он стал символом политической позиции правительства Примакова, хотя МВФ и многие объективные наблюдатели сомневались, что запланированный дефицит удастся профинансировать, что план доходов осуществим и что получится сократить расходы настолько, насколько предполагалось в проекте.

Поскольку свои сомнения миссия МВФ настойчиво высказывала российской стороне, Примакову в какой-то момент доложили, что фонд просто ищет повод не платить «обещанные» деньги, и тогда он решил вмешаться в переговоры лично. Встреча с Маркесом Руарте состоялась 21 ноября. Беседа была нелицеприятной и вряд ли способствовала улучшению взаимопонимания.

Правительство Примакова продержалось чуть больше восьми месяцев, и все это время продолжались всевозможные недоразумения, а потому стоит напомнить суть позиции, которую Маркес Руарте изложил на встрече с Примаковым. Он говорил мне, что благодаря этой беседе смог лучше понять те важные социальные и политические соображения, которые правительство обязано было учитывать в своих планах по выходу из кризиса. На вопрос Примакова, можно ли рассчитывать на оставшуюся невыплаченной часть кредита МВФ, Маркес Руарте ответил, что согласованную под кредит программу уже давно прекратили осуществлять и что поэтому ее цели и задачи перестали быть достижимыми. Он предложил сосредоточиться на подготовке новой программы на 1999 год, приняв за главную задачу немедленную макроэкономическую стабилизацию и одновременно возобновление структурных реформ, необходимых для обеспечения экономического роста. Он отметил, что предложения Маслюкова на этот счет были неудовлетворительными. Он также критически отозвался о запоздалом чрезвычайном экономическом плане правительства от 31 октября, поскольку его внедрение лишь ухудшило бы ситуацию в налогово-бюджетной сфере и обозначило отход от политики, без которой невозможно добиться экономического роста в России.

Наконец, упомянув о срочных мерах в отношении банковского сектора, Маркес Руарте высказал пожелание, чтобы стратегия обслуживания внешнего долга была прозрачной, чтобы с внешними кредиторами велся доброжелательный диалог и чтобы кризисное бремя справедливо распределялось между различными группами кредиторов.

Примаков придерживался совершенно иной точки зрения. Его логика была такой. МВФ в качестве финансового механизма «большой семерки» пообещал выделить России значительную сумму. Поскольку текущее положение еще хуже, чем то, что было на момент заключения договоренности в июле, деньги эти России были крайне нужны. Новое правительство не могло нести ответственность за оставшийся после кризиса хаос, и потому наказывать его за прегрешения предшественников несправедливо. С учетом взрывоопасной социальной и политической напряженности очевидно, что Россия сделала все, чего в подобной ситуации можно было бы ожидать от любого другого члена МВФ. И следовательно, отказ выделить оставшиеся средства являлся политически мотивированным решением главных акционеров МВФ. Эти же соображения Примаков подробно изложил в своей книге, посвященной тому периоду, когда он возглавлял российское правительство.

Примаков включил свои старые связи и обзвонил бывших коллег, все еще являвшихся министрами иностранных дел своих стран, а также позвонил двум главам государств. Например, 24 ноября он пригласил на аудиенцию посла США Джеймса Коллинза и указал, что МВФ выдвигает требования, несовместимые с тем, что писал ему вице-президент Альберт Гор в послании по линии комиссии Примаков--Гор. Коллинз ответил, что при его понимании позиции фонда никаких расхождений с содержанием письма Гора он не видел. Мой осведомленный источник в «большой семерке» по этому поводу предполагал, что премьер-министр просто пытался посеять сомнения, чтобы добиться тактического преимущества. Действуя в том же ключе, Примаков накануне звонил Шираку и жаловался ему по поводу МВФ и обещанного транша. Ширак в свою очередь затронул этот вопрос во время состоявшейся тогда же очередной встречи со Шредером.

Поскольку отсутствие взаимопонимания становилось практически полным и к тому же в споры оказались вовлечены акционеры фонда, Камдессю 1 декабря вылетел в Москву для переговоров с Примаковым и членами его правительства. Позиция директора-распорядителя была той же, что и у Маркеса Руарте, но излагал он ее более дипломатично, оставляя надежду собеседнику, что, конечно, будет разработана программа, которую МВФ обязательно поддержит. Для этого только нужно прояснить и согласовать некоторые технические моменты. Один такой момент касался нового руководителя налоговой службы Георгия Бооса, близкого к московскому мэру Лужкову, и его настойчивого желания снизить НДС и урегулировать долги всех крупных налогоплательщиков путем переговоров (Боос утверждал, что практика эта существовала и раньше, а он лишь предлагал сделать ее более прозрачной). Камдессю высказался категорически против и той и другой меры.

Тем временем во многих областях отмечалось движение вспять. Например, распущенная поначалу Кириенко служба валютно-экспортного контроля, функции который перераспределили между другими ведомствами, вдруг возродилась вновь. Ее новые руководители утверждали, что для предотвращения вывоза капиталов крайне необходимо контролировать цены и качество экспортно-импортных товаров. В другом случае на заседании правительства, состоявшемся под председательством Маслюкова в конце ноября, было принято «важное политическое решение» возобновить привлечение иностранных кредитов под правительственные гарантии. Речь о той самой практике, которую прекратили в начале 1998 года во исполнение условия, выдвинутого МВФ при утверждении в 1996 году трехлетней экономической программы.