В «Актовом зале» закончился фестиваль невербального театра «Личное дело», который третий год проводит агентство театров танца «Цех». Директор «Цеха» Лена ТУПЫСЕВА рассказала нашему корреспонденту Юлии ЧЕРНИКОВОЙ, почему в современном танце мало танцуют и откуда в российском танце такая большая свобода.

-- Фестиваль «Личное дело» возник при Летней школе танцев, которую проводит «Цех». Как они соотносятся сегодня?

-- «Цех» начинался с двух проектов, ставших ежегодными. Это Летняя школа танцев и декабрьский фестиваль российских театров танца. На школе с утра до вечера мастер-классы, и 70% обучающихся -- студенты из регионов. С самого начала мы хотели вечером устраивать что-то еще -- видеолекции, показы. Поскольку своя площадка -- «Актовый зал» -- у нас появилась только в 2006-м, то первое, что мы сразу добавили, -- это фестиваль. Его можно проводить и в другое время, но людям, которые собираются на школу, важно увидеть спектакли живьем.

Сам фестиваль ориентирован на приглашение нового поколения хореографов, уже заметных, но еще не звезд. В Европе происходит смена поколения, появляется много интересных людей. В Москву если современный танец и привозится, особенно в последние несколько лет, на фестивали NET, «Территория» или DanceInversion, то на них приглашают уже состоявшиеся труппы. А молодое поколение, которое делает спорные спектакли, привозить было некому. С 2006 года благодаря площадке «Актовый зал» мы эту возможность имеем.

-- Какие еще есть особенности у «Личного дела»?

-- Нам важно, чтобы российские молодые хореографы знакомились со своими коллегами из-за рубежа, в том числе и для этого мы делаем дискуссии -- это удобная форма, чтобы в короткий срок понять эстетику другого человека, как он работает. Дискуссия длится три дня; вот так, чтобы сесть и с утра до вечера говорить только о своем творчестве, это редко где встречается. Мы такую модель взяли от коллег -- в Голландии, в городе Утрехт раз в два года проводят фестиваль «Диалоги»: сначала устраивают дискуссии, потом показывают свои работы. На основе дискуссий даже выпустили книгу. Мы пока ничего не выпускаем, но как-то использовать опыт, конечно, планируем. В этот раз, например, довольно много обсуждали профессиональную проблему, с которой сталкиваются даже молодые хореографы: после первых работ, сделанных обычно в одном ключе, критики и зрители привыкают к определенному языку автора и в штыки воспринимают эксперименты и новые повороты. Хореографы должны уметь бороться с навязыванием им тиражируемости.

В этом году помимо основной программы мы делали офф-программу -- представляли молодое поколение словенских танцовщиков (хореограф Исток Ковач -- такой словенский Саша Пепеляев, один из создателей современного танца в Словении) и спектакли, выпущенные на нашей площадке в течение первых, они же пока последние, двух сезонов. Одно из наших открытий -- это Ольга Духовная, танцор и хореограф из Киева, учившаяся в Бельгии, а теперь живущая в Москве. Можно было прийти и в сжатые сроки посмотреть, что было сделано. Каждый день здесь была толпа людей; они были готовы смотреть то, что иногда сложно смотреть, и к тому же делать это в не слишком комфортных условиях.

-- А что было сделано?

-- Сейчас в сфере современного танца на первый план выходит Москва. Раньше это были Екатеринбург и Челябинск, но теперь ситуация меняется. В Екатеринбурге хотя есть много людей, которые занимаются современным танцем, и много проектов, но нет региональной организации, которая могла бы консолидировать силы, хотя бы Екатеринбург--Челябинск. Мне кажется, это их упущение. Наша площадка первая в России, и ее информационная и организующая роль очень заметна. На фестивалях, проходящих в «Актовом зале», можно увидеть все, что происходит в России в области современного танца. В идеале мы бы хотели участвовать в создании государственного центра современного танца, подобного существующему государственному центру современного искусства. Но только в Москве должно быть как минимум четыре площадки, чтобы это как-то стало заметно. Про обывателя надо забыть, он и в театр мало ходит, но то, что чиновники, которые в принципе занимаются культурой, не знают про современный танец, это ужасно. И даже студенты, которые учатся в театральных академиях, не всегда знают, что это такое.

-- Что можно было узнать о современном танце исходя из программы «Личного дела»?

-- Каждый год помимо России мы концентрируемся на двух-трех зарубежных странах. В 2006 году были Нидерланды, США, в прошлом году три прибалтийские страны -- Латвия, Литва, Эстония, в этом году -- Португалия, Швейцария. Сам фестиваль называется фестивалем невербального театра: для европейского современного танца давно характерна близость к театральной среде и современному визуальному искусству, поэтому говорить о танце не совсем верно. К тому же в России выражение «современный танец» часто соотносят с понятием какого-то эстрадного шоу. Теоретики спорят, соревнуется ли современный танец с балетом, но балет не наша проблема, наша проблема -- эстрадный танец. Нарратив, пересказ музыки, раздутые эмоции на сцене, сваливание в пантомиму -- наша беда. Визуальное российское искусство -- я имею в виду его ходы, ассоциации -- идет в ногу со временем, а исполнительское искусство нет.

Ни в португальских, ни в швейцарских работах танца в нашем традиционном понимании не было. Танцуют сейчас все меньше и меньше. Современный танец тяготеет к перфомансу, даже есть специальное название -- life art, живое искусство, происходящее здесь и сейчас, не имеющее продукта, отделимого от творца. Хотя принять эту ситуацию не всегда легко, поэтому хореографы часто увлекаются инсталляциями, видеоартом, танцевальными фильмами. В единственном более или менее танцевальном спектакле из Швейцарии «На сцене» компании «7273» танцовщица все 15 минут двигается на одном месте. Это танец, но в то же время это инсталляция; спектакль можно было бы показать в галерее или на улице.

Для таких работ не нужен театральный зал -- главное, чтобы была возможность выстроить свет, звук и собрать зрителей. Скажем, португальский спектакль «Падая вверх» был сделан для одного музыкального фестиваля. Хореографа Инес Жак попросили придумать десятиминутную работу на конкретное музыкальное произведение. Весь спектакль она и гитарист лежат на сцене вниз головой, привязанными за ноги и исполняют песню (у нее очень хороший голос). Но если бы она не имела танцевального бэкграунда, такого красивого зрелища, тех поз, в которых они лежат, поют и играют, не получилось бы. Или другой характерный пример: Тьяго Гуедес из Португалии, чей проект называется «Другие материалы». Хотя Гуедес по образованию танцор и хореограф, но, рассказывая в спектакле в течение часа свою историю, он ловко использует архитектурные и дизайнерские техники. Пакеты, газеты, огонь и другие разные материалы претерпевают метаморфозы, превращаются друг в друга. Это не только перфоманс и инсталляция, но еще и цирк -- фокусы, жонглирование, самоирония.

-- Можно сказать, что современный танец -- это не набор жестких техник, а возможность синтезировать разные виды искусств?

-- Да. Физически тело танцоров очень развито, даже по сравнению с балетными исполнителями. Они занимаются подготовкой своего тела с научной точки зрения -- изучают анатомию, используют йогу, восточные единоборства. Постоянная рефлексия танцовщика по поводу своего тела делает его готовым к различным формам экспериментов.

Кстати, в России готовность к экспериментам едва ли не большая. Западному современному танцу можно считать 100, а можно считать и 30 лет, но в любом случае за его плечами есть история, звезды, традиция. Новому человеку в нем крайне сложно; нужно надавить на историю, занять свое место, быть личностью. А в России с 1930-х до 1990-х годов был вакуум, и мы свободны делать все, что угодно. Мы не обязаны ориентироваться на Европу, никто не говорит, что мы должны делать так и так. Эстетически у нас гораздо больше свобод. Но пока нет условий, чтобы все вышло на поверхность, на более массовый уровень. Я уверена, что потенциальный зритель у нас есть, но он еще о нас не знает. Главная задача -- дать ему знать о себе.