Праздный вопрос: есть ли смысл отмерять советскую историю партийными съездами. Имели ли они реальное значение? Был ли, в частности, XX съезд таким уж ключевым и поворотным событием для страны? Да -- в силу доклада Хрущева "О культе личности и его последствиях", начавшейся затем реабилитации. Нет -- доклад был секретным, страна о нем узнала много позже, и был он полуправдой, а на вторую половину, следовательно, ложью. Что на самом деле произошло тогда, полвека назад: начало конца советского тоталитаризма или этакая инъекция ботокса, позволившая режиму сохранять лицо еще три десятилетия?

Как бы то ни было, юбилей XX съезда отмечают сразу две выставки, крупная архивная и более компактная, в Историческом музее. Вторая названа "Оттепель" и представляет собой нечто умильно-ностальгическое: подарки съезду, реабилитация, целина, новостройки, спутник, фотографии, на которых все улыбаются. И кукурузные затеи смотрятся милой наивностью. Хрущев в кругу семьи, Хрущев в Америке, Хрущев и Гагарин, косоворотка Хрущева, наконец парадный портрет Хрущева за (совершенно пустым) рабочим столом в Кремле. Сдержанный апофеоз Никиты Сергеевича. Возможно, непреднамеренный. Просто советские вещи и изображения несут столь сильную агитационную нагрузку, что, будучи предъявлены сами по себе, ее и демонстрируют.

В этом отношении выставка в Зале федеральных архивов выстроена и сбалансирована более серьезно и более жестко. Никакой ностальгии, никакого умиления. Не та история.

Итак, происходил съезд КПСС. Все как полагается: трибуны, мандаты в красных тонах, приветствия пионеров, продуктовые заказы, серьезные на заседаниях и сияющие улыбками в перерывах депутаты; гости от братских компартий (потешные два списка: зарубежных компартий, делегации от которых приглашаются на съезд, и компартий, которых не приглашают -- подчеркнуто в заглавии документа). Дурацкие подарки съезду: "шкатулка, изготовленная из открыток" -- от советской работницы, сувенирный бочонок -- от болгар, тряпичная кукла -- от португальских тружениц; металлические панно с неуклюже процарапанным рисунком "Братание израильского солдата с арабским" -- из Израиля; от коммунистов Мексики -- огромное деревянное блюдо, где поверх национального орнамента красуются Ленин и Сталин, однако орнамент подводит, в сердцевине блюда, прямо между двух вождей, проступая жуткой оскаленной ацтекской мордой, с высунутым зубастым языком, в общем, писатель Пелевин может отдыхать.

За кулисами съезда -- суровая крысиная возня вокруг доклада Хрущева. Доклад-то был закрытый, и объявили о нем в последний момент. В подготовительных документах на повестке дня ничего подобного не значится. Зато обсуждается возможность посещения делегатами Дома-музея Сталина, только надо быстренько его доделать. Ничего не подозревающие отечественные и зарубежные трудящиеся шлют подарки с парными портретами Ленина-Сталина. Хотя первые трещинки пробежали еще в списках приглашенных: на съезд зовут старых большевиков, а ведь некоторые из них недавно из лагерей. Выставка ненавязчиво, но создает это ощущение двойного слоя событий: за официальным, парадным проступает напряженное, острое, скрытое. Прорывающееся докладом "О культе личности".

Отдельной удачей следует назвать дизайн выставки, создавший точную и эффектную визуализацию ее концепции. Главный зал выдержан в двух цветах, красные ниши витрин в серых фальшстенах. Серый с красным -- сочетание тяжелое, но за счет пропорций зала и движения кинохроники на череде мониторов, перемежающих витрины, давящим не выглядит. Монотонность документов и фотографий оживлена уместными в данной связи предметами, атрибутами солидного советского кабинета пятидесятых -- лампа с зеленым стеклом, пишущая машинка, ручки, карандаши, ужасающе неуклюжий дырокол; к приветственным телеграммам съезду подселился телетайпный аппарат. Законченность, завершенность залу придает выстроенная посередине, выше человеческого роста, цифра "XX" (на обороте -- увеличенные фотокопии черновика доклада Хрущева). Напоминает одновременно и памятный знак, монумент (надгробие?), и гипертрофированные противотанковые ежи, и еще что-то, значительное и нерадостное.

Итак, в первом зале съезд партии. Взрыв доклада о культе личности, встревоженные, взволнованные, испуганные записки из зала, расходящиеся кругами переполоха по братским компартиям. Им-то что теперь делать, Торезу, Тольятти, Ульбрихту?

Второй зал посвящен самому очевидному, памятному и непосредственному следствию съезда внутри страны. Реабилитация жертв политических репрессий, работа комиссии Поспелова. Лагерные фотографии (страница из официального гулаговского фотоальбома: стайка голубей слетелась к бараку, подпись "Голуби -- птицы мира частые гости в нашем подразделении"). Восстание в Горлаге (сохранились и представлены подлинные листовки). Составленная в недрах МВД еще в декабре 1953 года справка о количестве осужденных за годы советской власти. По их данным, с 1921 по 1938 год арестовано 4 835 937 человек, осуждены 2 944 879 (сбоку приписано карандашом, что из них 30% за уголовные преступления). К высшей мере - 745 220 человек.

Ну и, разумеется, вслед за просачивающейся информацией о докладе Хрущева, с которым коммунистов знакомили на закрытых партсобраниях, и наконец после публикации в июне постановления "О преодолении культа личности и его последствий" (на Западе шпионским путем добытый текст доклада опубликован чуть раньше) у трудящихся возникают вопросы, в том числе крайне неприятные: как прочие руководители партии и правительства могли не знать о сталинских беззакониях и не должны ли они разделить ответственность? И как теперь быть с марксистско-ленинской теорией?

Последний вопрос, многим казавшийся ключевым, сейчас как-то сложно уже воспринимать всерьез. Равно как и "международное коммунистическое движение". Но, кажется, его доконал тогда именно вопрос об отношении к культу Сталина и советскому режиму вообще. Последний зал выставки показывает этот распад, смятение. Как по разбитому стеклу, побежали трещины во все стороны. У западных коммунистических вожаков свои проблемы, у сталинских ставленников в странах соцлагеря -- свои. 1956 год, в феврале начавшийся XX съездом КПСС, в ноябре разразился Венгерским восстанием.

Восстание подавили, осколки помельче кое-как склеили, коммунистическое движение сразу не умерло. Но обманываться мечтой о коммунизме становилось все сложнее. Все отчетливее, как на простодушном творении мексиканских товарищей, рядом с торжественными ликами вождей проступали скалящиеся и лыбящиеся морды демонов.