«Мастерская новой хореографии» прошла в третий раз -- позапрошлой осенью главный театр страны впервые предоставил сцену Большого репетиционного зала балетмейстерам-дебютантам. (Мероприятие было закрытым.) Итогом того показа стало приглашение Юрия Бурлаки на постановку -- в конце этого сезона театр предъявит реконструированного «Корсара» (Бурлака из тех, кто творит будущее балета, глядя в его прошлое, воскрешая старинные стили -- на мастерской он показал виртуозные реконструкции нескольких вариаций). Мастерская прошлого года столь значимых результатов не принесла (она была «домашней» -- работы представляли только артисты Большого; зато все желающие получили бесплатный билет). Ныне двери снова открылись для хореографов и закрылись для публики: пускают только тех, кто работает в театре, и журналистов. Так поддерживается баланс застоя и новаторства: если на сцене работают свежие люди, то администрация должна выглядеть тухло.

А люди в проекте нетривиальные. Идея -- взглянуть, как опыт работы за рубежом меняет взгляд человека на мир. Четыре небольших балета представили четыре разных извива судьбы и пятерых хореографов.

Анна Абалихина и Дина Хусейн прокладывают дорожку дальше всего от Большого -- они занимаются современным танцем. Изучали его в Голландии, там была задана система координат. Вернувшись, они в позапрошлом сезоне произвели сенсацию спектаклем «Мухи» (Московский театр Наций): дуэт стремящейся шагнуть из окна пациентки и змееобразной медсестры влетел в шорт-лист «Золотой маски». Следующая работа, «Вместо моей мечты», была не менее впечатляющей, и вот девушкам дали шанс встряхнуть Большой. Они испугались.

В начале их спектакля «Мыслю, следовательно, существую» звучит фонограмма: реплики танцовщиков и танцовщиц («Кто я? Как работает сердце?» и т.п.) слепляются в клочковатый гул. Шесть человек проходят шеренгой от левой кулисы к правой и обратно; при каждом проходе «волны» кто-то отстает, замирает в «случайной» позе: то парочка, в которой девушка безвольно обвисает на плече партнера, то одинокая танцовщица, опустившаяся в плие. Картинки медитативны и даже занятны; в финале все замрут в разных позах: тот, кто думает, непохож на других и т.д. Мирная картинка раздражает ровно тем, что сотворена на артистов Большого: они (Анна Балукова, Виктория Загребаева, Виктория Литвинова, Владислав Лантратов, Александр Смольянинов, Егор Шарков) заведомо могут больше, чем ходить строем. А выстроить сложное движение авторы не смогли или не захотели.

Следующий сочинитель прибыл из Германии, где работает с шестнадцати лет, тем не менее московской публике он знаком. Премьер Гамбургского балета Иван Урбан танцевал в Большом (ноймайеровский «Сон в летнюю ночь»), его вызывали на подмогу, когда кто-нибудь из артистов заболевал. Хореографом он предстал впервые -- не только в Москве, это его первая работа. Дуэт «Мгновение» на музыку Самуэля Барбера (его танцевали Марианна Рыжкина и Ян Годовский) -- внятная ученическая работа, без великих новшеств и подобострастного копирования авторитетов. Масса сложных поддержек и нежных па -- комбинация, что всегда присутствует в ноймайеровских балетах, но дублирования лексики нет. Мужчина старается удержать женщину -- оградить ее руками, осторожно оторвать от земли, но она уйдет, он будет недоуменно рассматривать пустые руки, сквозь которые она будто протаяла...

Еще один дебютант -- из Лондона. Вячеслав Самодуров закончил вагановское училище, почти десять лет танцевал в Мариинке, затем переехал в Голландию, оттуда -- в Ковент-Гарден. Он тоже поставил дуэт -- на Екатерину Крысанову и Андрея Меркурьева. Совсем иная интонация -- не сходство-партнерство, а борьба. В Крысановой -- звон абсолютно хрустальной формы, баланчинский отзвук, чистая грозная стать. В Меркурьеве -- гибкость змеи, мелкий и душный соблазн. Два лика балета, небо и земля, ведут спор, который кончается тем, что и балерина, и танцовщик падают: все варианты существования исчерпываются резервом физических сил.

Последним был спектакль Никиты Дмитриевского -- «Дежавю». Быть может, в названии есть самоирония -- несколько лет назад его, артиста кордебалета, уволили из Большого за попытки балетмейстерского творчества. (С тех пор он успел поработать в окраинных труппах Москвы, в Петербурге, в Италии -- впрочем, деньги зарабатывает на ТВ.) Балет на музыку Вима Мертенса о неустойчивости жизни: движения (уже можно сказать «как всегда у Дмитриевского») плавятся, руки, сомкнутые в круг над головой -- стандартная поза, -- оплывают чуть ли не кольцом Мебиуса. Но если Дмитриевский попадет в грядущую энциклопедию, то как человек, что первым у нас стал так тщательно и пристально работать со светом. Оттенки, полутона, полутени, проявляющиеся и скрадывающиеся светом силуэты, не лобовой огонь рампы, но иные возможности существования прописаны в световом и хореографическом тексте. Предложат ли проявившимся хореографам что-нибудь поставить, неизвестно. Но то, что сама возможность других дорог была в Большом проговорена, -- уже немалое дело.