Выступления Балета Монте-Карло в столице устраивал «Постмодернтеатр» -- и доброй феей для гастролеров он не стал. Фирменный стиль этой продюсерской компании (несколько лет назад с треском провалившей гастроли Хьюстонского балета) снова явлен во всей красе: цены снова были задраны до небес, зал заполнился менее чем наполовину, выступать бы гостям перед пустым партером, если бы туда не перебрались обитатели ярусов. И главное -- поставив многие нули на билетах, «постмодернисты» отсекли от Балета Монте-Карло тех зрителей, которым этот спектакль на самом деле адресован: негламурную молодежь, разбирающуюся в современном искусстве. В результате живой, умный, фантастически красивый спектакль шел при мертво молчащем зале: пошатывающиеся на каблуках девушки в VIP-партере не были уверены, балет ли им показывают, если главная героиня ходит босиком, -- и в этом сходились во мнении с проникшими в театр через черный ход любопытствующими дедушками. Но «Золушка» -- она ж про тяжкую судьбу и про то, что бал обязательно будет?

Не совсем так. Да, в балете Жан-Кристофа Майо (хореографу 46, за спиной школа Розеллы Хайтауэр, пять лет работы танцовщиком у Джона Ноймайера в Гамбурге и в 23 года полученный в художественное руководство театр в Туре; нынешней труппой он правит уже тринадцать лет) история Золушки излагается последовательно, как и предусмотрено сказкой и партитурой Прокофьева (чуть сокращенной). Но она все-таки не о награде за доброе сердце и не об удаче. Она о восстановлении гармонии, о восстановлении сторожащих границ души.

Вначале нам показывают, как эти границы были разрушены. В спектакле появляются отец и мать Золушки -- легкий, бегущий, веселящийся дуэт. Матушка вдруг хватается за сердце и падает к ногам мужа -- и тот мгновенно оказывается легкой добычей Мачехи. Прильнуть к нему и одновременно пнуть падчерицу -- так, будто случайно, чтобы и пожаловаться не могла, -- вся роль захватчицы выстроена из этаких маленьких сценок. На пресс-конференции Майо говорил, что обычно мачеху и дочек изображают страшилами (часто роли девиц даже отдают танцовщикам), а ему важно, чтобы они были красавицами -- чтобы было понятно, почему отец не устоял перед атакой этого семейства. И они точно выглядят красавицами, готовясь к балу, -- изумительные парики и платья тому способствуют. (Художник Жером Каплан выдал каждой из сестричек по половине легкого кринолина: это и символ дополнения друг друга -- целое платье получается только тогда, когда девушки стоят рядом; и понимание природы театрального костюма -- гораздо легче танцевать, когда ноги не загорожены.) А главное, они выглядят красавицами в танце -- гротеск присутствует, но не как жирный сарказм, а как маленький штрих в пластике.

И вот эти красотки, беспомощный отец, к ногам которого жмется Золушка (а матушка, ластясь к нему, буквально садится девушке на голову), -- они Золушку раздирают на части. Не какой-то непосильной работой (не так уж она и загружена -- ну поставили ей перед отъездом чан чечевицы для сортировки, а никакой метлы, например, у нее вовсе нет), не особыми там придирками (все заняты собой, на третирование падчерицы нет ни желания, ни времени). Просто тем, что это семейство -- размашистое, примеряющее платья, буйное -- пришло на смену замкнутой на себе паре «отец--мама». Золушка тоскует. И к Золушке приходит фея -- в этом спектакле она ровно ее мамой и оказывается.

Родные люди не оставляют нас, даже исчезнув (это личная тема -- Майо посвятил спектакль памяти отца.) Они помогают, ведут, заботятся -- фея ведет девушку на бал, и она же направляет кинувшегося за Золушкой вдогонку принца. Никаких особенных поисков -- пальчик феи показывает, куда молодому человеку двигаться дальше. Чтобы нашли друг друга, взялись за руки, также закрылись для внешнего мира, как когда-то они с отцом. И отец, обнаружив в призраке родные черты, прогонит прочь вторую жену. «Старшая» пара тоже вновь образуется и закроется, им никто не будет нужен. (И на каком свете это произойдет, для Майо уже неважно -- важно, что соединились.)

Все оформление (художник Эрнест Пиньон-Эрнест) -- несколько изогнутых белых «листов бумаги», расставленных по периметру сцены. На эти экраны проецируются то строки письма, то углы какой-то золоченой рамы (так обозначается дворец). В «путешествии» принца они становятся парусами корабля. На балу один из листов изогнут лестницей, и по ней скатывается прибывший на бал принц (невольно вспоминается очень похожая лестница в спектакле Большого театра, выпущенном в прошлом сезоне, и тот же способ передвижения принца; спектакль Майо сделан в 1999 году). Минимализм, но не от бедности, а от богатства -- богатства воображения. И это принцип спектакля, в полном соответствии со сказкой, он подчеркивает богатство не внешнее, а внутреннее -- так, Золушка является на бал босой, но стопы ее сияют золотым светом. (Это еще очень балетная тема: принц видит сначала стопы на лестнице и в эти стопы влюбляется, потом уже поднимает глаза к лицу.)

И вот среди нескольких «листов бумаги» Золушка тоскует и ищет родную душу. Кордебалет работает с невозможной синхронностью, гнутые, барочные, чуть надломленные па выстроены в сюжет жесткой режиссерской рукой -- и все вместе образует удивительно целостную, честную и цепляющую за душу историю. Которая в финале тронула даже совершенно случайный зал, все жалевший о том, что «бедненько, но чистенько». Овация была. Майо свой бал в Москве все-таки получил. Точнее, сам его заработал.