Сегодня они последний раз сыграют в МХТ -- свой взгляд на роман «Обломов» представит худрук театра Мирослав Кробот. А начались гастроли спектаклем Петра Зеленки «Теремин». Известный у нас по преимуществу как кинорежиссер («Пуговичник», "Хроники обыкновенного безумия»), Зеленка в очередной раз написал пьесу, сам ее и поставил). «Теремин» -- так звучит в спектакле фамилия Льва Термена, человека, одаренного, по-видимому, не менее Леонардо да Винчи, но ухитрившегося родиться в конце девятнадцатого века в России. Изыскания Леонардо в области военной техники его современники, к счастью, не оценили (начав пользоваться пулеметами тогда, к чему бы человечество пришло сейчас?) -- от Термена же требовались только они. Он приложил руку к изобретению высотомера (что было принципиально важно для авиации), детектора лжи и телевидения, но самым известным его изобретением стал терменвокс (первый музыкальный синтезатор). Должно быть, потому, что только он не был засекречен.

Спектакль Петра Зеленки -- то внимательно подробный, будто переписывающий книгу из серии «ЖЗЛ», то вдруг остроабсурдистский -- берет лишь «американский» период жизни Термена. В конце двадцатых ученый был отправлен в путешествие для демонстрации возможностей терменвокса (по официальной версии), в реальности -- исполнял функции разведчика, собирая на европейских и американских военных заводах техническую информацию. Предполагалось, что миссия займет полгода, затянулась она до конца тридцатых -- в 1938-м Термен неожиданно для американских друзей вернулся на родину (год на Колыме, затем туполевская «шарашка»). Вот в эти американские годы и вписывает режиссер свою историю.

История эта, естественно, о свободе.

Свобода ученого ограничена разрухой страны -- Термен несколько раз в спектакле восхищается тем фактом, что в Америке можно пойти и купить необходимую ему лампу; красочный рассказ о воровстве в России в начале двадцатых, бессмысленном снабжении и обмене деталей на продуктовых рынках заставляет сочувственно хмыкать зал. Свобода человека ограничивается наличием родных людей -- в России остались отец («умер от сердечного приступа»), брат («пропал без вести») и жена (ее выпустили в Америку, когда стало ясно, что у Термена появилась другая женщина). Термен никогда и ни в чем не свободен -- по ходу спектакля выясняется, что даже терменвокс, который кажется инструментом для прорыва в какое-то необыкновенное будущее, был сконструирован сначала как охранная система, затем -- как подслушивающее устройство (Термен действительно в «шарашке» занимался такими устройствами, но были ли они связаны с терменвоксами или это художественное допущение автора спектакля -- трудно сказать).

И вот нам разыгрывают этот сюжет. Про свободу -- это все внутри, в воспоминаниях, во внезапно прорвавшихся фразах. Внешне -- типичная мелодрама. Гениальный ученый (Иван Троян, тот самый, который играл в «Хрониках»: цепкий пристальный взгляд, манера замирать на минуту, будто выключаться), преданный ему соратник-менеджер (Давид Новотны: с отличной деловитостью и мгновенной радушной реакцией на «представителя прессы» -- реклама прежде всего). Конечно же, рядом обязательный «апостол»-простак, зачарованный гудением фантастического инструмента; здесь это сыщик, которого влюбленная богачка наняла следить за Терменом, а он, в жизни не занимавшийся музыкой, стал самым простодушным ее пропагандистом (Иржи Бабек напоминает частных сыщиков из голливудских фильмов 30-х годов). Дама готова бросить мужа с яхтой и бежать с Терменом куда угодно, но есть соперница -- преданная и тихая служанка, которая, конечно же, побеждает.

И эта вот жизнь -- с выяснением того, что в 1928 году в Штатах сажать чернокожую девушку за стол рядом с собой не принято (Термен поворачивается к зрительному залу и спрашивает: кто против, чтобы она села здесь?), с переживанием кризиса 1929 года, с мгновенным изобретением гениальных штук, с любовями/нелюбовями -- прорежена встречами с кураторами из ГПУ и потому в конце концов изматывает Термена. Он бросает все и садится на теплоход в Ленинград (по версии Зеленки, даже не согласовав это с начальством). И в спектакле, в котором то и дело говорилось про музыку (а артисты играли вживую на терменвоксах), возникает песня, забивающая все, под которую еле слышны рассказы друзей Термена об их дальнейших судьбах. Песня эта -- российский гимн; не «Интернационал», бывший в описываемые времена гимном страны, не гимн СССР. Именно нынешняя версия... Если учесть к тому же, что это не единственный анахронизм в спектакле: персонажи то и дело напевают не существовавшие тогда еще «Подмосковные вечера», которые как бы стали символом нашей страны для ближнего и не ближнего зарубежья, то становится ясно: Дэйвицкий театр категорически не убежден, что у нас в стране что-то всерьез изменилось.