Новое здание Оперы в Копенгагене похоже на орех в широкополой шляпе: снаружи стеклянная скорлупа, внутри выпирающее круглым боком в прозрачное фойе обшитое деревом ядрышко -- трехъярусный зал на тысячу триста мест, сверху почти плоская нашлепка-крыша. Древнему и славному датскому театру перестало хватать небольшого уютного здания в историческом центре, и вот благодаря меценатам на другом берегу канала, в пока что пустынной местности, построили новое. Строительство закончилось в начале этого года, и только что поставленная Джоном Ноймайером "Русалочка" (на музыку Леры Ауэрбах) стала первой балетной премьерой в новой Опере.

2005 год в Дании -- год Андерсена, двести лет со дня рождения печального сказочника. В Копенгагене можно убедиться, что в любой стране юбилеи не имеют разумных пределов: Русалочек можно обнаружить на пирожных, Андерсенов -- на футболках, а на домах в историческом центре развешаны таблички, рассказывающие, как именно тот или иной дом связан с тем или иным произведением сказочника. Ноймайеровский балет тоже вписан в программу празднеств, но не только андерсеновских. На следующий день после премьеры королеве Маргрете II исполнялось шестьдесят пять, балет еще был ей подарком на день рождения от ее -- Королевского -- театра. Маргрете II присутствовала на спектакле, и по его окончании балетмейстеру и композитору передали по букету, перевязанному лентами цветов датского флага.

Все эти юбилейные соображения наверняка были более чем важны, когда датчане приглашали на постановку знаменитого худрука Гамбургского балета (андерсеновский символ, национальный символ -- на набережной, где сидит скульптурка-русалочка, стоит длиннющая очередь, чтобы взгромоздиться на камень и сфотографироваться рядом с грустной девушкой), но, когда Джон Ноймайер принимал это предложение, вряд ли он думал о юбилеях. Он наверняка просто почувствовал, что это его сюжет, его история, тот текст, в котором можно перебрать его любимые мотивы.

Мотив невозможной, безответной, невознаградимой любви -- он в последних спектаклях Ноймайера обкатывается, отшлифовывается, потом резко ломается и выпирает болезненным разломом. В первой сцене "Русалочки" под крики чаек на сцене возникает одетый в черное худой человек (Могенс Босен). На его голове нелепо высокий цилиндр, лицо неестественно бледно. Это Поэт. Он -- Андерсен? -- кажется встрепанной черной птицей на светлом фоне задника; на этом заднике -- косо начертанная первая строка рукописи сказки. Мимо поэта с хохотом проносится девушка в подвенечном платье и шутя набрасывает ему на голову фату; он сразу кажется пойманным, связанным по рукам и ногам, и нелепо барахтается в ней. Но поймали не его, женится его друг (Кеннет Грев) -- светящийся здоровьем и благополучием элегантно одетый джентльмен, вручающий на прощание Поэту свою фотографию. При взгляде на фотографию у Поэта стекает слеза (гибкая, как ручей, кисть руки обозначает волнистое путешествие этой слезы от лица вниз, в море), и на дне моря слеза превращается в Русалочку (Мари-Пьер Грев). Русалочка -- придуманный им образ, его творение, его заместитель; дальше сказка пойдет по привычному пути, но Поэт всегда будет недалеко от Русалочки, ее движения часто будут дублировать его, и ее желание прислониться к принцу будет отражением желания Поэта.

Ну да, гейская история. Только не надо вздохов о покушении на самое святое -- детские сказки. Во-первых, именно в сказках, как известно, обитают призраки подсознания и прячутся тайные сюжеты, а несколько книг о нетривиальной ориентации Андерсена уже написано. Во-вторых, в зале не было ни единого ребенка, это только у нас многие все еще относят балет к задорно-небеспокоящим зрелищам, куда можно вывезти чадо, как на елку. Ноймайеровские балеты менее всего задорны, а уж перетряхнуть душу могут так, что век не забудешь.

Морское дно обозначается элементарным синим светом, но граница волн, граница между миром Русалочки и миром Принца -- застывшая белая линия, протянувшаяся из кулисы в кулису. (За всю сценографию и костюмы отвечает сам Ноймайер.) Она плавно изгибается; она светится электрическим светом; она медленно ползет вверх и вниз, обозначая вот тот всплеск света, который мы видим, если смотрим на солнце из-под воды. Наверху, под колосниками, плавают пароходы; они игрушечные, потому что морскому колдуну ничего не стоит пустить их на дно. В мире под этой электрической волной Русалочка плавает на руках кордебалета, шелестя плавниками (длинные широкие брюки совершенно скрывают стопы, а гибкость балерины такова, что, когда эти брючины-плавники переплетаются, невозможно представить себе, чтобы внутри были человеческие ноги). Она влюбляется в Принца с проходящего мимо корабля; Принц, конечно же, одно лицо с тем самым другом Поэта, расставшимся с ним из-за женитьбы.

Принц играет на палубе в гольф. Здесь еще два любимых мотива Ноймайера, две отсылки к его мегатексту. Шарик для гольфа явно в родстве с теннисным мячиком из "Игр" Нижинского (гамбургский гуру, как известно, знаток истории дягилевской антрепризы и один из крупнейших коллекционеров всего, что связано с "Русскими сезонами"). А абсурдистский юмор, возникающий из преувеличенно-тщательных прицеливаний Принца по мячу и "спортивных" танцев его команды (матросики то боксируют, то гребут на невидимой байдарке), тоже фирменный знак Ноймайера, его средство спасения от излишнего пафоса. (Тут мэтру помогла и композитор, наша соотечественница Лера Ауэрбах: в партитуре вдруг нескрываемо прорезается "Цыпленок жареный", впрочем, датской публикой, разумеется, не опознанный).

Еще один мотив Ноймайера -- мотив выбора одежды как выбора судьбы. В "Страстях по Матфею" Христос в тот единственный миг сомнения, когда он хочет отказаться от своей участи, полусбрасывает с плеч рубашку, затем, решившись, снова надевает ее. Русалочка, пожелав стать земной девушкой, просит морского колдуна превратить ее, и тот скатывает с ее ног морскую одежку тем резким движением, каким мы чистим рыбу. Общая ли судорога Русалочки, раскрытый ли беззвучно ее рот, но сцена кажется дико, невероятно жестокой, и то, что дальше Русалочка скрючивает ноги при ходьбе, стопы заворачиваются внутрь, кажется естественным отражением постоянно присутствующей боли. (Выбор одежды важен для всех: вульгарная Принцесса, заполучившая Принца, облачена в такой кричаще-алый костюм, какой могла бы выбрать только Анастасия Волочкова).

С Принцессой (Принц, как известно, не узнал, что его во время кораблекрушения спасла Русалочка, решил, что Принцесса, и увлекся ею настолько, что женился) в балете связана еще одна ноймайеровская тема -- тема искренности. Принцесса воспитывается в монастыре; поставлена большая сцена, где монахини в белоснежных чепцах строят девчонок в школьной форме, бьют их по рукам, заставляют бессмысленно твердить молитвы (рты открываются беззвучно, но быстро-быстро, как при произнесении затверженного, но непонятого текста). Она из вот этого фальшивого мира, где даже отношения с Богом -- вранье. Принцесса оказывается лучшей ученицей, но не потому, что самая послушная, наоборот, она вовремя сбегает из монастыря и обнаруживает на морском берегу вытащенного Русалочкой Принца. Все, в монастырь она более не вернется, в следующей сцене на ней будет уже то самое алое платье.

Контраст между двумя женщинами разителен: высокая, парадная, расчетливо высоко поднимающая ноги Принцесса (отличная работа Гудрун Бойесен), вся открытая, чересчур открытая, каждый выход -- выход прима-балерины -- и хрупкая, маленькая, с завернутыми ногами Русалочка, ковыляющая еле-еле, с трудом учащаяся ходить и все вспоминающая свою морскую свободу, встающая тоскливо в свою русалочью позу (две острые коленки упираются в пол, стопы подняты кверху, как сохраняет равновесие, неизвестно). То есть вообще-то это явный парафраз Одиллии-Одетты (у белого лебедя нет, конечно, завернутых стоп, но все движения закрыты). Есть и еще одна отсылка к "Лебединому": свита морского колдуна является на бал в замок принца в качестве выступающей балетной труппы. И, конечно, Принц снова выбирает не ту девушку, какую надо.

Для Ноймайера, как человека балетного, возможность говорить не означает возможности сказать, и ни в либретто, ни в спектакле нет мотива немоты Русалочки. Она все порывается объясниться Принцу, но он воспринимает ее как игрушку, как зверька, как девочку-приятельницу, но не как возможный объект любви. Русалочка отчаивается, и отчаяние ее выражено Ноймайером, не разделяющим балет и жизнь, самым простым образом: она снимает пуанты. Но ее спасает Поэт: в финале потолок замка опускается на пол, открывается звездное небо и идет дуэт Поэта и Русалочки. Они подарили друг другу бессмертие, говорит либретто.

Творчество важнее личной жизни, вздыхает зритель. И если лучший друг женился, сочините сказку.