Пресс-службы наших балетных театров терпеть не могут пускать журналистов на генеральные репетиции. Генералки -- для добрых людей, для пап и мам, одноклассников и знакомых. А критиков -- нетушки; вот сейчас скоренько, за день до премьеры, фасад спектакля доштукатурим, перед смертью надышимся и все вам на премьере покажем. Так вот: нынешняя премьера Большого -- три одноактных балета Леонида Мясина -- нарушает этот горестный обычай. Пишущий народ пустили на генералку; спектакль за день до премьеры был готов, полностью и безоговорочно -- понять не верящую себе радость балетного критика может только журналист, пишущий о капитальном строительстве.

Три балета -- давних, но никогда в России не виденных. Мясин покинул страну еще перед первой мировой войной -- Сергей Дягилев увидел его в кордебалете Большого театра и предложил работу в своей гастролирующей труппе. Незадолго до этого Дягилев рассорился с Нижинским и искал танцовщика-премьера; в результате Мясин заменил Нижинского и в танцах, и в сочинении их, и в личной жизни продюсера. К Дягилеву можно относиться как угодно, но у него было фантастическое свойство: он не влюблялся в бездарей. И Мясин, в мгновение ока вознесенный из толпы московской корды на вершины парижского успеха, не стал игрушкой-однодневкой. Он учился танцу как проклятый, работал по семнадцать часов в день. Как танцовщика его шлифовал знаменитый педагог Энрико Чекетти, как хореограф -- он штудировал старые трактаты о танце; вслушивался в великих людей, морем клокотавших в дягилевском окружении; вглядывался в танцовщиков иных стилей, с классикой не связанных. Вырос отличный хореограф -- разнообразный, чуткий к музыке, умный, чьи сочинения закономерно оказались в репертуаре лучших театров мира (сочетание Парижской оперы и American Ballet Theatre дорогого стоит). В 1960-х он приезжал в Москву и, переполненный сентиментальными чувствами, хотел даже отечеству эти балеты подарить, но отечество отказалось от подарка. Зато теперь Большой театр купил права, пригласил на репетиционную работу сына Леонида Мясина -- Лорку Мясина -- и выучил «Треуголку», «Предзнаменования» и «Парижское веселье» так, что, когда смотришь на сцену, не верится, что этих балетов совсем недавно не было в Большом. Будто паззл собрался -- так встали три балета в репертуар, такими родными оказались.

«Треуголку» (1919) Мясин делал в Испании -- хотел пропитать классический балет грозной энергией фламенко. Затея полностью удалась: и вот уже семьдесят с лишним лет классические балерины (первой была Карсавина) снимают пуанты и надевают туфли на массивных каблуках. «Треуголка» названа в честь принадлежащей пожилому сластолюбцу-коррехидору шляпы; это символ власти, властью и старается воспользоваться старый ловелас, отправляя под арест бравого Мельника, дабы приударить за юной Мельничихой. Но несмотря на авантюрный сюжет (Мельник от солдат сбегает, а блудливого Коррехидора по ошибке избивают собственные подчиненные), балет -- это дуэт-дуэль танцовщика и балерины в желто-синей Испании Пикассо.

У Мясина эта Испания -- страну он знал хорошо, чуть не год там прожил, -- оказалась в родстве с Испанией, когда-то придуманной Александром Горским и нарисованной Коровиным и Головиным. В самом начале ХХ века московский хореограф переставил сочиненный Мариусом Петипа балет -- и сделал это так удачно, что его версия вскоре была перенесена и в Петербург. Холодный невский город тосковал по той жизненной энергии, что щедро тратится и тут же восстанавливается. В 1919 году Мясину тоже захотелось «здешней» истории, с людьми, плотно стоящими на земле.

И ныне Китри из «Дон Кихота» стала Мельничихой, пуантовая партия -- каблучной, Мария Александрова, лучшая Китри Большого театра, вышла танцевать «Треуголку» с этуалью Парижской оперы Жозе Мартинезом. На следующих спектаклях Мельниками будут Дмитрий Гуданов и Руслан Скворцов, Мартинеза вызвали на один день -- сдается, для того, чтобы тема «восстановления биографии» прозвучала еще ярче.

Восстанавливается не только биография балета Большого театра. Балеты Мясина в своем образцовом виде идут в Парижской опере, следовательно, декларируется восстановление давней и прямой связи с лучшим театром мира. Александрова выполняла просто историческую миссию.

Выполнила. Мелко дробила шаг и ничуть не дробила движение рук -- в них качалась спокойная грозовая мощь волны, иногда замирающей в высшей точке -- на пенном гребне. Мартинез, урожденный испанец, танцующий «Треуголку» не первый год, ходил вокруг этой Мельничихи как зачарованный: играл во все игрушки, доставшиеся от «Дон Кихота» (вроде демонстративного заигрывания с другой дамой на глазах жены), воспроизводил лихую дробь сапатеадо, но жил на сцене только для нее.

Это, видимо, свойство балетов Мясина -- или свойство хорошо сделанной работы? Дуэт Страсти (Светлана Лунькина) и Героя (Александр Волчков) в «Предзнаменованиях» так нежен, так осторожен и так внимателен друг к другу, что создается иллюзия полной закрытости пары для мира. Вот они выходят в луче света, осторожно переступая, будто пробуя ногами пол (сомнение: надо ли двигаться вперед, когда вдвоем и здесь -- и везде -- хорошо?), вот балерина медленно парит на высоких поддержках -- чуть угасает одна из них, поднимается вторая... Даже когда Рок (сделанный Андреем Болотиным гротескно-демоническим) на невидимых нитях оттягивает Страсть от Героя (задача Рока -- толкнуть трех балерин -- Действие, Страсть и Легкомыслие, а заодно и все народы мира, воплощаемые кордебалетом, -- к войне; участь Героя -- народы примирять), кажется, что никакой угрозы нет, несмотря на ее предвестия в музыке Чайковского. Эти -- слишком вместе, их не разделить.

«Предзнаменования» сочинены Мясиным в 1933-м; в декорациях и костюмах, сделанных тогда Андре Массоном, не было никакой конкретики, но Большой решил сделать спектакль еще более отстраненным от обстоятельств. Новое оформление поручили знаменитому дизайнеру Игорю Чапурину -- и его работа явно войдет в историю театра. Ничего экстремального: лишь трико кордебалета с цветом, переходящим из сиренево-сумеречного в черно-ночной; и три фантастических лица, проглядывающих сквозь мелкий текст, испещривший задник в полутьме. Ощущение абсолютно потустороннее: будто три существа -- не злых и не добрых, чужих, высших -- смотрят в зрительный зал.

А потом Большой кидается в канкан -- настоящий канкан, с многослойными яркими юбками, с визгом, со шпагатами на полу, с девицами, ходящими по сцене колесом. «Парижское веселье», сделанное на музыку Оффенбаха в 1938 году в Монте-Карло, -- картинки из жизни парижского кафе «Тортони» времен Второй империи. Здесь тьма лукавых вальсов, виртуозного мастерства, абсолютного беззаботного кайфа. Еще -- визит гусарского взвода, вид из окна на Эйфелеву башню и та витальность, которой так не хватает балету в веке XXI, которая дышала и дышит в наших балетных мечтах о Париже. Та витальность, что никуда не делась из Москвы. Как и умение выполнять работу качественно и в срок.