Пожалуй, никогда провинциальный спектакль не вызывал на «Золотой маске» такого ажиотажа. Ближе к 7 апреля, когда состоялся единственный показ «Аиды» Верди, шумиха достигла апогея. Шесть тысяч мест в Государственном Кремлевском дворце, куда не без труда вместился вердиевский колосс (ни одна из театральных площадок не смогла принять его по техническим параметрам), разлетелись так быстро, будто публика рвалась на концерт Мадонны или Бьорк. Опубликованные «Золотой маской» цифры затрат подогревали и без того раскаленный интерес: 12 млн руб., больше десятка фур с декорациями, 400 душ артистов. В общем, независимо от того, сколько «масок» увезут в Новосибирск и увезут ли вообще, «Аида» стала главным событием фестиваля.

Любой значительный спектакль при переносе на новую сцену меняет звучание и облик, но адаптация «Аиды» в Кремле была крайне болезненной. До такой степени, что многие наверняка задавались вопросом: а стоило ли так тратиться? Конечно, стоило. Пусть начало задержали больше чем на час (система прохода публики в Кремль по-прежнему далека от совершенства). Пусть на протяжении всего первого действия опоздавшие разгуливали по залу в поисках своих мест. «Аиде» можно простить даже чудовищный микрофонный звук с расплывающимися голосами солистов (бюджет подзвучки был, надо думать, сильно урезан). Тем не менее Москва увидела один из самых ярких в драматическом и музыкальном отношении спектаклей, который можно принимать или отвергать, но невозможно воспринимать равнодушно.

Об «Аиде», поставленной Дмитрием Черняковым, говорили, что это спектакль про войну. Не совсем так. Увиденный вживую, а не на затертом видео, спектакль оказался гораздо более многомерным произведением, чем представлялось издали. Убрав египетскую экзотику, Черняков пересказал вердиевскую фабулу своими словами, заговорил не о самой войне, а о том, что она делает с его героями. О том, что война подрывает психику одних людей, оставляя им лишь грубые животные инстинкты, и преображает других. О том, что все войны и их участники одинаковы (в спектакле можно найти приметы разных эпох, но они сплавлены в гармоничное целое). Наконец, о том, что на войне не бывает победителей и побежденных.

Перестраивая канонический текст, режиссер был сознательно жесток по отношению к публике. Иногда слишком. Он утрирует и повторяет одни и те же приемы там, где, казалось бы, никаких комментариев уже не требуется. Однако все явные и кажущиеся перегибы забываются на фоне нескольких потрясающих эпизодов. Например, знаменитой сцены триумфального марша, когда женщины ждут с войны своих мужчин, а вместо блистающих доспехами триумфаторов на них движется безликая толпа полуживых калек. Или финал -- упоительный любовный дуэт, который Аида и Радамес, оставленные в пустом городе, куда скоро должен нагрянуть враг, поют под проливным дождем, что воспринимается как очищение от скверны настоящих, прошлых и будущих войн.

Те, кто смог услышать за микрофонной рябью музыку, назовут еще одно бесспорное достоинство спектакля -- работу Теодора Курентзиса. Молодой греческий маэстро, лишь недавно ставший главным дирижером театра, вынимал из глубин оркестровой фактуры такие пронзительные звучания, что можно было только дивиться: откуда в играной-переиграной «Аиде» тонны неизведанной красоты? По-ренессансному строгие хоралы в начале второго действия (прекрасная работа хора) или мерцающие тембры флейт во вступлении к третьему, экспрессивный накал финального акта и беспощадная поступь марша, под который ревут не дождавшиеся мужей вдовы, несомненно, сильнейшие эпизоды спектакля. Солисты на этом роскошном фоне, к сожалению, терялись; виною ли тому стресс, вызванный дурной подзвучкой и коротким саундчеком перед спектаклем, но ни отчаянно пережимавшая Амнерис (выдвинутая на «Маску» Ирина Макарова), ни крайне неровный в вокальном отношении Радамес (Олег Видеман) не вызвали жгучего желания увидеть именно их победителями -- в спектаклях-конкурентах есть более яркие работы. Лидия Бондаренко актерски точна, но, увы, вокально несостоятельна для заглавной партии. Анджей Белецкий (отец Аиды) попросту неубедителен. Нет, не в солистах сила спектакля. После «Аиды» в памяти остаются безвоздушное пространство покалеченного войной города, созданного фантазией Дмитрия Чернякова, слепящий свет Глеба Фильштинского и дающий жизнь сценическому миру оркестр Теодора Курентзиса. Трудно угадать, как оценит их совместную работу жюри (впрочем, ждать осталось недолго), но независимо от наград она уже стала чем-то большим, чем обычный номинант.