Сегодня в Этнографическом музее Петербурга открывается культурно-историческая выставка, посвященная разносторонним связям между Россией и Норвегией. Экспозиция приурочена к празднованию столетия установления дипломатических отношений между нашими странами. Главная цель выставки -- раскрыть неизвестные стороны и страницы в более чем тысячелетней истории взаимоотношений народов России и Норвегии. Как написано в пресс-релизе, «хронологические рамки (с VIII в. до н.э. по сегодняшний день) и характер используемых памятников позволяют создать монументальное экспозиционное «полотно», иллюстрирующее в доступной и зримой форме узловые этапы истории двух стран». В общем, понятно, что выставке самое место в цепи долгоиграющих «двусторонних» проектов культурной дипломатии. Пластический образ подобных проектов -- крепкое рукопожатие первых в государстве официальных лиц. Такое рукопожатие предваряет диалог обстоятельный, корректный, вдумчивый. По самым насущным политическим, историческим проблемам. Предлагаю следить за ним на других страницах печатных СМИ и по экранам телевизоров. А сам бы хотел рассказать об иных новых выставках Петербурга, пластический образ которых не рукопожатие и не поцелуй взасос, а легкое касание, деликатное и ласковое.

Преимуществам касательной тактики мироведения и мировидения посвящены три экспозиции в музеях города на Неве. Первая выставка -- «Рисунок и акварель России XVIII века», открывшаяся в Михайловском замке Русского музея. Как объяснила вашему корреспонденту один из кураторов выставки научный сотрудник Русского музея А.В. Максимова, новая выставка и ее каталог открывают серию представления великой «базы данных» графического отдела ГРМ.

Рисунок никогда не сможет стать популярным видом искусства. Требует слишком бережного отношения к себе -- как физического, так и интеллектуального. Как судили теоретики XVIII века, «что бы разуметь, хорош ли рисунок и подлинник ли он, или копия, то потребна для сего, кроме многой испытанности, великая нежность рассудка, и проницание...» Проницательно-нежные прикосновения к бумаге перьев Махаева, Воронихина, Кваренги, Лосенко, Щедрина проявляют легчайший и ажурный каркас мироздания, который скрыт и от кисти живописца, и от резца скульптора. Если аутентично касаться графической темы пытливым рассудком, ажурные и неузнанные академическим мейнстримом связи обнаружатся в истории общественной и частной жизни века философов. Ну кто, например, догадается, что считавшиеся в советской науке первой ласточкой передвижнического реализма нищие-слепцы с акварелей Ивана Ерменева служили маленькому великому князю Павлу Петровичу (будущему императору Павлу I) почти мультяшными героями сказочных представлений: «Павел Петрович изволил в опочивальне попрыгивать и устанавливать на маленьком столике декорации для театру из рисунков, поднесенных от Ерменева», -- эта запись в дневнике воспитателя великого князя С.А. Порошина датируется 7 декабря 1764 года. А чем была и как оценивалась российским просвещенным обществом русская баня? Нипочем не узнаете, если не посмотрите сангину 1778 года известного скульптора Михаила Козловского. Обнаженные, атлетически сложенные натурщики и натурщицы сплетены в гирлянду, напоминающую навеянную Микеланджело фреску эпохи маньеризма. Вычурно-сложные позы, композиция проговаривается о столь же трудной и неоднозначной трактовке банной темы российским дворянством. Варварское и бесстыжее развлечение для простолюдинов достойно осуждения, вот парящиеся и корчатся, мучаются, будто в пекле. Ой, но ведь Козловский воспитывался в Академии художеств и учился в Риме. И не мог не знать о римских термах и невинной наготе золотого века. В согласии с той же этикой Просвещения античный мир -- вершина совершенства, и натурщики Козловского, преодолевая ужасные неудобства, все-таки группируются в правильный скульптурный фриз. Свою сложную рефлексию на тему бань русских и бань античных Козловский честно предъявил нам в рисунке. Без окончательных приговоров. По касательной.

А еще по рисункам XVIII столетия можно узнать, как свободны были те люди от свойственного нам исторического сознания. Матвей Казаков, например, рисуя с натуры средневековые крепостные стены города Коломны, непроизвольно стилизовал их под привычные для него «готические» декорации барочного театра и античные руины с офортов Пиранези. Память глаза была куда важнее протокольной точности.

Другая касающаяся памяти выставка -- монографическая экспозиция творчества Иллариона Голицына, открытая в залах Мраморного дворца ГРМ. Об этом во всем подтверждающем свой княжеский сан благороднейшем человеке и замечательном художнике (ученике Владимира Фаворского) необходимо говорить в рамках большой красивой книги. Самое очевидное: мерцающе-матовая фактура картин Голицына напоминает амальгаму старого зеркала из фамильного дворца. В холсте-зеркале отражаются покои со старинными портретами, мебелью. А населяют эти покои живущие в советское и постсоветское времена члены семьи князя Иллариона. И все светится тускло, и контуры размыты, и мираж. Дунешь -- исчезнет. И вспоминаются мандельштамовские строчки про дыхание на стеклах вечности: «Пускай мгновения стекает муть // Узора милого не зачеркнуть». Рождается потрясающее напряжение между страстным желанием прикоснуться к голицынской истории, разглядеть ее подробно и тактичным и мягким запретом художника на это.

Наконец, третья выставка про касания -- подготовленная Институтом coвременного искусства ПРО АРТЕ в рамках серии «Штучки» экспозиция «Музыкальная шкатулка». Музыкальные шкатулки как хранители памяти старинного семейного быта устроены так, что касание -- главный принцип их работы. Крутится валик, его гладит цельная металлическая звуковая гребенка. Звучит музыка. Так было в 1860-е годы, в 1910-е. Потом техника стала звукозаписывающей, и настала эра отчуждения. Молодые художники Петербурга и Москвы (Юрий Дидевич, Дмитрий Дубов, Ростан Тавасиев, Кирилл Шувалов) решили потребность касания реабилитировать. Смастерили свои шкатулки. У Тавасиева валик заменила плюшевая игрушка, а гребенку -- щекочущие игрушку щеточки. Щетка щекочет -- игрушка хохочет. А интерактивный электронный «Ящик Пандоры» Дидевича и Дубова разговаривает с тобой человеческим голосом и прямо-таки требует, чтобы его гладили, трепетно и нежно. Вдохновившись лаской, он начинает урчать свою музыку. Касание для этого киберобъекта -- условие его собственной жизни. Такой вот сентиментализм начала новой эры.