Сцена забита декорациями: круто вверх уходит лондонская улочка, на ней сворачивает за угол автобус, изгибается, устремляясь ввысь, лестница, под ней -- клеть, превращающаяся то в прихожую, то в лифт, а то в салон автобуса. Слева -- какие-то столики (их задействуют, когда надо будет изобразить бар), на краю резко поднимающейся мостовой -- телефонная будка (туда зайдет героиня -- и «в доме» раздастся звонок; вот только герой уже не поднимет трубку). Город Лондон примерно шестидесятых годов прошлого века обосновался на сцене Театра имени Моссовета в прочных подробностях; идут гастроли английского театра New adventures.

Мэтью Боурн, создатель и худрук этого театра, принадлежит к сословию циничных британских острословов, точных наблюдателей с придушенной сентиментальной жилкой. В литературе его ближайший родственник -- Стивен Фрай; как и «образцовый Дживз», Боурн вовсю издевается над английскими ритуалами, английскими комплексами и манерой одеваться. Но, как и Фрай, он нежно любит свой остров; и, между прочим, на собственную премьеру в Москве он явился не в джинсах (как можно было бы ожидать от хореографа, прославившегося взрывными интерпретациями классических балетов), но втиснутым в столь чопорный костюм, что и посол Ее Величества позавидовал бы.

Одежда и в спектакле выбрана тщательно -- более того, сцена облачения в костюм -- его снятия -- одна из лучших сцен «Пьесы без слов». В основе «Пьесы» -- сценарий Гарольда Пинтера к фильму «Слуга», сделанный в свою очередь по роману Робина Моэма. Богатый молодой человек покупает дом и нанимает слугу; то есть вообще-то скорее дворецкого; тот приводит на работу горничную и, виртуозно избавившись от девушки хозяина, принадлежавшей к тому же кругу, что и сам хозяин, подсовывает молодому человеку горничную. Очень быстро (расстояние между первым и вторым действиями -- месяц) совершается полное закабаление хозяина: он становится зависим от своего дворецкого и его любовницы (почитаемой за сестру) настолько, что превращается в вялое податливое животное, способное лишь бездельно валяться на матрасе. Так вот, в самом еще начале, когда вроде бы еще все в порядке, слуга знает свое место, а хозяин вполне в ладах со своей девушкой, сотворена эта сцена: один дворецкий (да, вот еще что важно: герои двоятся и троятся, на сцене порой по три дворецких и три хозяина; действия их порой синхронны, но чаще расходятся в мелочах) одного хозяина одевает, другой другого раздевает. С абсолютной музыкальной четкостью, с совершеннейшим бесстрастием водружается рубашка, поддергиваются штаны, поправляются десятки мелочей -- герои оказываются совершеннейшими болванчиками, куклами в умелых руках.

Герои обретают двойников не случайно: идея Боурна -- «а что было бы, если бы». Его спектакль (танцевальный, но предназначенный не для классиков-виртуозов, а прежде всего для артистов с даром точного и выразительного жеста) не случайно поставлен на джазовую музыку (за сценой -- живой оркестрик): генеральная линия ясна, но по пути возможны вариации. Любовный дуэт возможен на лестнице, под лестницей, под столом (все три варианта проигрываются одновременно), но с железной определенностью люди, которым по воле дворецкого надлежит быть вместе, вцепятся друг в друга и не отпустят.

В спектакле масса отличных, психологически точных деталей (презрительно и торжествующе выброшенный слугой вслед за ушедшей девушкой хозяина горшок с ее фикусом; зарисовки нравов богемной вечеринки) и абсолютно никакого морализаторства. Героя, который превратился в полное ничтожество и сидит у ног слуги, а тот его так слегка поглаживает по голове, как собачку, разумеется, жаль, но в последней сцене он просыпается в том же кресле, что и в самом начале спектакля. Может быть, ему это вообще все приснилось? Не принимайте близко к сердцу, господа. Но примите к сведению.