Однако существует ли европейская общность? Сам исторический опыт Европы накладывает на нас определенные ограничения. Мы -- детища истории национальных государств. Эти государства основаны на идее «родины, единой оружием, языком и алтарем». То есть европейские государства самоопределялись в своей тяге к объединению и независимости по «природным» признакам. Не всегда реальность соответствовала «природной» идее, но почти всегда «природная» идея лежала в основе традиционной социальной риторики.

Для объединенной Европы «природное» самосознание не представимо. Более того, самое привлекательное в идее Европы как единого политического субъекта -- это именно почти полное отсутствие «природных» оснований для единого самосознания. Европа может быть только объединением «культурным». В частности и в первую очередь, «культурность» в ней должна быть выгодно противопоставлена «природности».

Пытаться построить единство на «природных» основаниях было бы ошибкой, чем-то вроде отката в XIX век с его национальными идеями. Так что, не найдя никаких природных оснований и никаких «органичных» культурных сходств -- ни языка, ни расы, ни почвы, ни даже религии, -- которые бы делали нас всех вместе европейцами, признаем же это. Признаем и постараемся четко сформулировать причины, по которым, в частности, теперь и даже именно теперь мы понимаем, что «быть европейцами» -- это именно то самое, что отличает нас от других. «Быть европейцами» -- это в нас первичнее и фундаментальнее, нежели общая принадлежность к определенной строящейся конструкции -- Союзу.

Формулируя это отличие, мы, думаю, вычленяем тот момент -- общее европейское самосознание, -- без которого самые сильные прагматические причины, побуждающие нас к строительству федеративной Европы, совсем не кажутся такими уж сильными. Они не кажутся ни настолько сильными, ни настолько убедительными, чтобы вызвать тягу к совокупному политическому усилию в ком бы то ни было (кроме людей, кто этим занимается по профессии). Разумеется, эти прагматические причины есть, их никто не оспаривает. Например, есть причина, руководившая отцами-основателями первого европейского сообщества, которое называлось Европейское объединение угля и стали (ЕОУС). Идея общей Европы началась с ЕОУС, потом был создан Общий рынок, затем был переход на единую валюту. А причина была в основном -- сделать невозможными войны между странами континента. Еще одной мощной причиной было желание сделать Европу более конкурентоспособной и более богатой.

Но повторю, что прагматических соображений, соображений чистой выгоды недостаточно. Политике часто приходится примирять очень противоречивые интересы. До такой степени противоречивые, что политика достигает согласия, только если умеет добавить к прагматическим доводам «довесок души», т.е. этические соображения, которые шире подсчетов «то-то выгодно для отдельных лиц, в категориях экономического ли выигрыша или общего выживания».

Следовательно, мы ищем нечто сходное с патриотическими ценностями XIX века, ценностями, на которых создавались национальные государства и которыми укреплялась их независимость? И да и нет. Мы не ищем ни природные, ни органические ценности, не ищем знаки первородства. И все же мы ищем что-то, что было бы суперавторитетно не только с точки зрения функциональной рациональности, но для мотивировки этически-политического выбора -- за пределами очевидной целесообразности. Эти суперавторитетные ценности для опоры мы можем найти, многообразно продумывая основы нашего самоощущения «европейцами» вопреки всем тем природным несходствам, которые нас разделяют.