Формообразующая политика, которая требует от государств -- членов Евросоюза не только устранения препятствий для конкуренции, но и общей воли, вынуждена опираться на мотивы и настроения самих граждан. Постановления большинства, касающиеся судьбоносных перемен во внешней политике, могут быть приняты лишь в случаях солидарности подчиняющихся большинству меньшинств. Но ведь это предполагает чувство политической взаимозависимости. Народы должны в известной степени «надстраивать» собственные национальные идентичности и расширять их до общеевропейского измерения. И по сей день весьма абстрактная гражданская солидарность, которая не ограничивается представителями собственной нации, в будущем должна простираться на граждан Европы, относящихся к другим нациям.

Это ставит вопрос о «европейской идентичности». Только осознание общей политической судьбы и убедительные перспективы общего будущего могут удержать побежденные большинством голосов меньшинства от обструкции в отношении воли большинства. В принципе граждане одной нации должны рассматривать гражданку другой нации как «одну из нас». Это пожелание наталкивает на вопрос, муссируемый многочисленными скептиками: существуют ли исторический опыт, традиции и достижения, которые способствуют осознанию европейскими гражданами совместно выстраданной и требующей совместного формирования политической судьбы? Привлекательное и даже заразительное «видение» будущего Европы не упадет с неба. Сегодня оно может появиться только из тревожного ощущения беспомощности. Но оно может возникнуть и из бедственного положения, когда мы, европейцы, оказались отброшенными назад к самим себе. И еще: будущее Европы должно слышаться в буйной какофонии многоголосой публичности. Если же эта тема до сих пор даже не стоит на повестке дня, то здесь виноваты мы, интеллектуалы.

Можно легко прийти к соглашению, если оно ни к чему не обязывает. Всем нам грезится образ Европы мирной, кооперативной, открытой другим культурам и способной к диалогу. Мы приветствуем такую Европу, которая во второй половине XX столетия нашла образцовые решения двух проблем. Евросоюз уже сегодня предлагает себя в качестве одной из форм «правительства за рамками национального государства», которое может послужить примером для постнациональной ситуации. Европейские режимы всеобщего благосостояния в течение долгого времени были образцовыми. Сегодня на уровне национальных государств они принуждены к оборонительным действиям. Но и будущая политика укрощения капитализма в мире, где не будет межгосударственных границ, не должна отставать от установленных в этих странах критериев социальной справедливости. Отчего же Европа, разделавшаяся с двумя столь колоссальными проблемами, борясь с конкурирующими проектами, не противопоставит и дальнейшим вызовам защиту и развитие космополитического порядка на основе международного права?

Бушевавшие по всей Европе дискуссии должны были, разумеется, совпасть с общеевропейскими надеждами на стимулирующий процесс самопонимания. Приведенному дерзкому допущению как будто бы противоречат два факта. Разве наиболее значительные исторические достижения Европы не утратили способность формировать идентичность как раз из-за их успеха во всем мире? И что сплотит такой регион, который как никакой другой отличается продолжающимся соперничеством между нациями, наделенными самосознанием?

Из-за того что христианство и капитализм, естественные науки и Кодекс Наполеона, гражданско-городская форма жизни, демократия и права человека, секуляризация государства и общества распространились на другие континенты, эти достижения больше не образуют европейских особенностей. Западному, коренящемуся в иудеохристианской традиции типу духа, разумеется, присущи характерные черты. Но и этот духовный габитус, отличающийся индивидуализмом, рационализмом и активизмом, европейские нации разделяют с нациями США, Канады и Австралии. «Запад» как духовный контур охватывает нечто большее, нежели просто Европу.

Кроме того, Европа состоит из национальных государств, по поводу границ которых продолжается полемика. Национальное сознание, отчетливо выраженное в национальных языках, национальных литературах и национальных историях, длительное время действовало подобно взрывчатому веществу. Однако как реакция на разрушительную силу этого национализма сформировался и образец духовной установки, которая, на взгляд неевропейцев, все-таки наделяет собственным лицом сегодняшнюю Европу в ее несравненном и широчайшем культурном многообразии. Такой культуре, которая на протяжении многих столетий больше, чем все остальные культуры, раздиралась конфликтами между городом и деревней, между церковными и светскими властями, конкуренцией между верой и знанием, борьбой между господствовавшими политическими силами и антагонистическими классами, пришлось в муках учиться коммуникации между различиями институционализации противоречий и напряжений. Даже признание разногласий -- взаимное признание другого в его другости -- может стать признаком общей идентичности.