Книжка Бруно Монсенжона о канадском пианисте Глене Гульде «Нет, я не эксцентрик», грамотно и красиво изданная в конце декабря в амбициозном издательстве «Классика-XXI», где до этого кроме прочей респектабельной продукции (ноты, учебники, грациозный сборник афористичной педагогики Натана Перльмана) выходили дневники Прокофьева и Святослава Рихтера, вряд ли вызовет столько шума, сколько было после рихтеровского издания. Обещая тем не менее стать бестселлером, книга о Гульде скорее успокаивает ситуацию, нежели будоражит, поглаживая по головам адептов и уважительно усмиряя противников гульдовского творчества. Мощные, почти мистические интриги парадоксальных гульдовских художеств, включая его магическую беспедальную манеру, силу и прозрачность его конструкций, репертуарный вызов, легендарный уход со сцены, количество склеек в студийных записях, которым он гордился, пресловутые бесконечные перчатки, непременный собственный стул на двадцать сантиметров ниже обычного и необыкновенная для существа второй половины ХХ века, действующего на рынке академических развлечений, философия, -- все это скорее проясняется, собирается, перекладывается тонкими листами папиросной бумаги и переплетается изящно и благородно, нежели обрастает новыми тревожными сюжетами.

У французского телережиссера, автора фильмов о Менухине, Ойстрахе, Фишере-Дискау, Рихтере и других, писателя, музыканта и поклонника русской культуры (Монсенжон начал учить русский в 12 лет под впечатлением от игры Давида Ойстраха) есть еще две книги гульдовских текстов и три фильма. Таким образом «Нет, я не эксцентрик» -- это по сути не более чем фрагмент мощной апологии Гульда. Но и он в ситуации местного обожания на грани идолопоклонничества при полном отсутствии иных документов, кроме в основном пиратских горбушечных записей, при всей изысканной игривости и уникальности конструкции должен занять одновременно неспокойное место вызывающего апокрифа и солидную нишу несуществующей монографии, посвященной загадочной и радикальной музыкальной личности.

Книга построена в духе прихотливого и строгого музыкального опуса с барочным оттенком. Все начинается (не считая развернутого, но негрузного предисловия с историческим экскурсом и намеком на евангелическую природу авторского труда) с обаятельнейшего фоторепортажа Джока Кэррола (1956), остроумнейшим образом откомментированного самим Гульдом. Дальше в первой части книги -- несколько полных интервью от 50-х до 80-х годов и диалог с Иегуди Менухиным по случаю совместной работы. Всю вторую часть занимает главный фокус: «воображаемая видеопрессконференция» -- это если не мистификация, то отменный монтаж гульдовских и авторских соображений в четырех актах, разыгранный между несколькими реальными и вымышленными персонажами. Все венчается не менее изящным, не без театральности придуманным и сыгранным приложением, включающим в себя анкету Гульда, его последнее интервью и эссе о симфоническом оркестре Торонто, исполненное не только остроумия, но и сентиментальности.

Кроме подробных и захватывающих описаний некоторых моментов биографии (включая сильные московские впечатления), кроме изящно сделанных признаний в собственных неврозах, кроме остроумных и тонких опровержений и детальных изложений художественных концепций читателя может удивить ироничный юмор, с которым разговаривает о себе, об окружающем, о рынке и об искусстве скрюченный над роялем гений, воспринимавшийся эпохой циркачем или, напротив, чуть ли не Адрианом Леверкюном второй половины ХХ века.

Например, Гульд говорит, что не играет Чайковского вовсе не потому, что тот сентиментален или плохо писал фортепианную музыку, хотя был при этом вторым симфонистом после Бетховена, а потому, вы не поверите, что из-за специфической низкой посадки за роялем ну никак не может играть фортиссимо, которого у Чайковского так много.

Или вот как Гульд комментирует собственный знаменитый тезис о вуайеризме концертной публики: «Следовало бы запретить подглядывать за ближним в момент серьезных испытаний, вообще не следует создавать подобные ситуации». А вот об исчезновении практики концерта к 2000 году: «К тому времени я буду уже слишком стар, меня перестанут донимать интервью и возлагать на меня ответственность за несбывшиеся прогнозы. Судя по всему, это явление не исчезнет так быстро, как бы мне хотелось... и во благо человечеству. Кстати, концерты стали теперь другими, и я нахожу это занятным. Я не был ни на одном с 1967 года, но у меня складывается впечатление, что многие из них превращаются в шоу вроде тех, которые Ганс фон Бюлов давал в Торонто около 1880 года. Сначала были дрессированные лошади, а потом, без перехода, он играл «Аппассионату» Бетховена».

Ну и наконец, реплика насчет эксцентричности, следующая после пассажей о слабости кровообращения, необходимости перчаток даже во время плавания, привычке разуваться и не носить фрак: «Мне смешно слышать, что меня называют эксцентриком. Видели бы они меня шесть лет назад, когда мне было семнадцать. Вот тогда я действительно представлял собой нечто».