Художница Маревна (Мария Воробьева-Стебельская) видела мир так, как принято было видеть мастерами Йcole de Paris, Парижской школы. «Парижская школа» -- вольное определение творчества художников, тусовавшихся в богемных кварталах Монмартра и Монпарнаса, любивших чувственное и рисковое искусство, шикарную жизнь, вино, анархию и кокаин. Парижская школа продюсировала многие стили XX века: фовизм, кубизм, сюрреализм. Они сменяли друг друга, как картинки волшебного фонаря, кадры движущейся панорамы в коробке шарманщика. Художники разных стран, слетевшиеся на огонек монпарнасской «Ротонды» (кафе встреч всей парижской богемы), к новым методам искусства относились небрежно-артистично. Упиваясь собственной маэстрией и свободой, они на холстах терзали мир фовистским визгом, рвали его в клочья кубизма, лихорадили сыпью пуантилизма. И все это с легкостью необыкновенной: как абсент после виски.

Мария Стебельская приехала в Париж двадцатилетней девушкой в 1912 году. Маревной ее назвал Максим Горький, с которым она до Парижа встречалась на Капри. Прозвище ей так понравилось, что навсегда стало творческим псевдонимом. Жизнь богемы вскружила художнице голову. Сама Маревна этой жизни соответствовала на все двести: энергичная, хрупкая, эксцентричная, амбициозная, искристая и голубоглазая. Мэтры (и Сутин, и Шагал, и Эренбург, и Пикассо, и «бриллиантовая сволочь» Модильяни) признали ее своей и назвали «милое дитя Монмартра». Она со всеми подружилась и коротала дни и вечера между занятиями живописью, диспутами о творчестве, друзьями и любовниками. От мексиканского художника Диего Риверы у Маревны в 1919 году родилась дочь Марика.

Выставленные в центре зала Инженерного корпуса Третьяковской галереи три работы Маревны начала 1960-х образуют подобие алтаря, посвященного друзьям с Монмартра. Две боковые створки хранятся в частных московских собраниях, центральная часть -- в женевском музее Пти Пале. Дорогие сердцу Маревны люди на боковых картинах предстают в кубистических складках памяти. Как у пассеиста Юрия Анненкова, эти складки не воюют с пространством картины, а любовно вышивают на нем дорогой глазу образ. Средняя из трех картина написана в манере пуантилизма, стиля конца XIX века, завершающего импрессионистическую традицию, -- сложный цвет в глазу зрителя образуется благодаря миллионам точных точек чистых цветов на холсте. В центре левого группового портрета пожилой Пикассо с голыми ногами, в матроске и шортах. В центре правого -- молодой Модильяни с голым торсом, в распахнутой зеленой рубахе. В центре картины, сложенной из точек, -- Сергей Дягилев в смокинге и с моноклем. В свите этих великих встречаем и Эренбурга, и Сутина, и Стравинского, и Ларионова с Гончаровой, и саму Маревну с дочерью-подростком, выше лица Маревны -- лицо Диего Риверы. И все так задумчивы, сосредоточенны. Предстоят благоговейно. Кто-то держит сигарету, кто-то бокал вина. Кто-то кошку, кто-то книжку. Гончарова -- букет цветов. На фоне сидящей на лужайке за белым столиком компании Дягилева танцуют балет.

Внезапно все преображается во что-то родное, сердечное, знакомое с детства по журналу «Юный художник» и выставкам в ЦДХ. Ну конечно же. Эти тихие, сосредоточенные друзья с бокалами, сигарами и кошками, эта трогательная угловатость живописи, этот декоративный авангардный флер, эти многозначительные аллегории с танцующими на заднем плане фигурами, это давид-тухмановское путешествие «по волне моей памяти»... Да-да, это он, это он, левомосховский канон! Немногим позже советскую богему 70--80-х в сходной по настроению манере увековечит ученица Дмитрия Жилинского Татьяна Назаренко.

Выставка Маревны с ранним кубофутуризмом, поздними (появившимися в Англии, куда она с дочкой, ставшей впоследствии известной танцовщицей, переехала в 1948 году) кубизмом и пуантилизмом убеждает, что дамская кисть не энергична. При тщательности и добротности не хватает образной силы, веского личного слова. Те же претензии могу предъявить и к дамам-мэтрессам из левого МОСХа.

Однако ретроспектива прожившей 92 года Маревны помогает понять, в чем женщины-художницы сильнее художников-мужчин. Просто тем, что умеют любить: жертвенно, безропотно и нежно. Мужской гонор укрощать, фанатизм смирять, эгоизм эксперимента приручать. Хранить мифологию, атмосферу, уют эпохи. Авангард очеловечивать, в конце концов.