Под эффектным слоганом «Концерт для ангела с оркестром», с рекламкой в виде фотографии героя в облаках, с программой из музыки Баха и Генделя в БЗК выступил обладатель уникального для мужчин голоса, звучащего примерно как женское меццо-сопрано, американец Дэвид Дэниелс. Таких голосов на весь мир совсем немного, а среди них столь естественных и привлекательных по окраске и техническим возможностям и того меньше. Спрос же на подобные голоса, как раз наоборот, огромен.

Широкой неевропейской публике, как, например, американская и русская, еще приходится привыкать к эстетским музыкантским прихотям Европы, скрупулезно и не без ажитации оживляющей все традиции барочной музыкальной культуры -- от изысканного, нерасхожего репертуара и аутентичных инструментов с жильными струнами и непривычным строением до специфических барочных голосов. В былые времена виртуозные партии в барочных операх, ораториях и кантатах пели легендарные певцы-кастраты. Теперь эти партии поют контртенора, каждый из которых -- на вес золота. Между тем европейские ценители вокального искусства таких звезд, как, например, Майкл Чанс или его сильные конкуренты, уже давно не впечатляются самим цирковым фокусом -- мужским пением высоким голосом. Слезы капают из глаз просвещенных меломанов, и дух захватывает у самой обычной публики от тех же самых вещей, какими пронимают слушателя ортодоксальные вокалисты, -- от совершенного владения голосом, от его способности краской, движением и дыханием передавать тончайшие нюансы стиля, образа и эмоции.

Улыбки и шорохи, заметные в БЗК при первых фразах баховской кантаты №82 Ich habe genug («С меня довольно») в исполнении американского ангела брутальной наружности и мягких повадок, показали, что местная аудитория пока не слишком знакома с контртеноровым искусством, так же, как со всей полнотой стиля, репертуара и манер барочного музицирования в аутентистском понимании. Вокал Дэвида Дэниелса, с 1992 года (дебют в «Метрополитен-Опера») пользующийся огромной популярностью, лег на не рыхленные эстетской барочностью московские почвы. Впрочем, и американские музыкальные земли имеют свои особенности -- в них важным обстоятельством в жизни звезды является не столько непросвещенность аудитории, как здесь, сколько влияние масскульта на образы, карьеры, принципы раскрутки и даже, что видно по Дэниелсу, на собственно музыкантские манеры.

Кантата Баха, исполненная сакральных смыслов и протестантски строгого и простого их выражения, представилась певцу полем для драматичных, хотя и по-своему изящных вокальных переживаний. Дэниелс пел не столько о том, о чем говорил Бах (о смерти и отношении к ней), сколько о том, что напоминали ему мелодические обороты кантаты, -- а в них мерцали тени знаменитых арий из «Страстей по Матфею». Красиво и эффектно пользуясь чистым, хотя и не многомерным тембром и превосходной подвижностью своего голоса, блистательно интонируя, виртуозно беря сложные ноты, чувствительно воспринимая изысканность и тонкость кроя баховской музыки, Дэниелс пел, в сущности, о популярной музыке и ее популярных, до крайности драматических смыслах.

Дальнейшее -- арии из опер Генделя «Роделинда» и «Юлий Цезарь» (особенно поразила воображение слушателей богатая броскими фиоритурами и горделивым музыкальным слогом ария Vivi tiranno), а также лирическая ария из оратории Генделя «Саул» на бис -- несколько снизило пафос, но не изменило главного. Ступая по барочной территории, Дэниелс не настаивает на сакральных пластах искусства, мягко отводя их на задний план. Впереди оказываются драматичные, порой даже вердиобразные речитативы, аффектированный стиль, скульптурная и сентиментальная фраза, тихие завораживающие концовки, исполненные романтического взгляда на вещи, светскость и реалистичность музыкальной красоты.

Все это почти несравнимо, на десятки этажей выше уровнем, чем убаюкивающие, ласкающие банальности в исполнении ансамбля солистов «Эрмитаж» и любимца публики гобоиста Алексея Уткина (его статус «Золотого гобоя России» во многом сродни статусу «Ангела»), чей оркестр хоть и имеет плавающий состав, но вполне стабилен по качеству и манерам. В отличие от игры «Эрмитажа», насквозь светской, но не имеющей отношения к барочной светскости, пение Дэниелса может вызывать споры о музыкальном стиле и смыслах, может если не завораживать глубиной, то поражать блеском. Трудно отделаться от ощущения, что смотришь голливудский костюмный блокбастер на древние темы с сентиментальной подкладкой, эдакую «Трою». Но сложно и не отдать должное качеству и спецэффектам, с которыми этот вокальный блокбастер выполнен.