Надо ли объяснять сегодняшнему читателю, кто такой Натан Яковлевич Эйдельман? Кажется, уже надо, хотя еще лет пятнадцать назад такой поворот сюжета вызвал бы дружное изумление. В позднесоветскую эпоху Эйдельмана знали, кажется, все, кто хоть в малой мере интересовался русской историей XVIII--XIX столетий. А интересовались ею тогда очень многие. Пусть наивно, по-дилетантски, не умея отделять «красивые костюмы» от серьезных смыслов. Да и откуда было таким навыкам взяться? Старые книги почти не переиздавались, а новые либо начисто игнорировали «плоть» истории, ее человеческое содержание (пробиться сквозь канцелярский язык и непременную «марксистско-ленинскую» риторику было трудно и при знакомстве с нехудшими исследованиями тогдашних историков), либо, напротив, сводились к пошлому смакованию «вкусной» фактуры. (Такое всегда читают взахлеб. И не только за неимением лучшего.) На этом фоне Эйдельман, умевший внятно и доверительно разговаривать с читателем о тайнах минувшего, Эйдельман, для которого история всегда была «историей людей», Эйдельман, артистично сопрягавший прошлое с настоящим (но не растворявший дела давно минувших дней в пряном соусе аллюзий), Эйдельман, блестящий писатель и феноменально артистичный лектор, обречен был стать кумиром юинтеллигенции.

Фон сменился. От исторической литературы разного качества ломятся магазинные полки. Ни тебе цензуры, ни «секретных тем». Классические труды перемежаются откровенной попсой -- как новейшей, так и со стажем. (Характерно, что на заре свободного книгоиздания с невероятным азартом републиковались, мягко говоря, легкомысленные сочинения Валишевского.) Скучно нынче никто не пишет. (То есть пишут-то так себе, но без «оживляжа» не обходятся.) От слов «тайна» (она же «правда») и «гипотеза» (она же «альтернативная версия») тошнит почти так же, как в оны годы от ссылок на Энгельса. Как при таком раскладе будет читаться Эйдельман?

Ответ прост: читаться будет с толком. Если дойдет до читателя. Если прорвется сквозь завалы макулатуры. (Конкуренция с серьезными исследованиями или славными историческими романами не страшна -- стоящие сочинения поддерживают друг друга.) Смешно предполагать, что книги Эйдельмана (да хоть вполне себе издаваемых Пушкина с Достоевским!) преобразуют культурную атмосферу -- с этой проблемой еще биться и биться, не слишком надеясь на успех. Но принести пользу и радость конкретным читателям эти книги могут. И потому инициативу издательства «Вагриус», приступившего к публикации трудов Эйдельмана, можно только приветствовать.

Нельзя сказать, что после смерти Н.Я. его книги не выходили вовсе. Кое-что выходило. Более того, за последнее десятилетие благодаря усилиям коллег и друзей Эйдельмана было выпущено несколько сборников его научных статей («герценовский», «пушкинский», «декабристский»), прежде рассеянных по труднодоступным изданиям. Но эти издания были обращены прежде всего к специальной аудитории. «Вагриус» же, ориентируясь на «обычного» читателя, начал свой проект с монографий. Причем тех, что при своем рождении на свет (ранние восьмидесятые) смотрелись особенно эффектно.

Император Павел I (книга о нем вышла под бесцветным камуфлирующим именем «Грань веков») и Карамзин (герой «Последнего летописца») в ту пору были фигурами если не запретными, то полузапретными. Нужно было изрядное мужество, чтобы представить публике романтического императора (с репутацией тирана и безумца) и "пламенного реакционера". Но редакторы «Мысли» и «Книги» (издательств тогда вообще очень достойных) были людьми благородными и смелыми -- они решились. За что и поплатились. Не знаю, метали ли молнии в «Мысль», а «Книге» по выходе «Последнего летописца» был учинен крупный разнос. (С беспартийного и неслужащего автора что возьмешь? А редакторы -- «люди государевы».) Формальным поводом для него послужил не текст (советское лицемерие -- сюжет богатый!), а, смешно сказать, иллюстрации: как посмели в портретной галерее, что открывала книгу, присоседить к Пушкину и Никите Муравьеву императора Александра, Аракчеева, архимандрита Фотия и Булгарина! Надо сказать, что именно такой «иллюстративный ряд» и был Эйдельману нужен. Не только в «Последнем летописце» -- всегда. Это и была для него история -- клубок противоречий, парадоксальных схождений, неожиданностей. Кстати, с именованием Карамзина "пламенным реакционером" Н.Я. вряд ли бы согласился -- ему была важна карамзинская «сложность», по-моему, весьма преувеличенная.

Книги о Карамзине и Павле хороши не только первопроходчеством автора, то есть не только в контексте двадцатилетней давности. За минувшие годы оба персонажа вошли в большую силу -- о них появились весьма интересные работы, не отменившие, однако, живых и энергичных построений Эйдельмана. Но «если б директором был я», то начал бы эйдельмановский проект не с них. Начал бы с декабристской тетралогии -- «Лунин», «Апостол Сергей» (о Муравьеве-Апостоле), «Большой Жанно» (о Пущине), «Первый декабрист» (о Владимире Раевском). И не потому, что декабристы нынче в загоне, -- за всеми модами не поспеешь, а дураков не переучишь. А потому, что в этих очень несхожих работах («Большой Жанно», по сути, роман, а «Первый декабрист» -- исповедь исследователя) Эйдельман был всего свободнее и всего вернее своей натуре. Декабристов он любил больше, чем Карамзина (Павла так и вовсе не любил -- старался быть справедливым). И элементарных просветительских задач (пробить стенку казенного тупоумия) в этих книгах не ставил. И неожиданностей в «признанных» героях находил не меньше, а больше, чем в том же Карамзине, сам объективный взгляд на которого уже был сильным жестом.

Впрочем, вкусы у всех разные («Грань веков» и «Последний летописец» имеют своих болельщиков), главное, чтобы дело не встало. Пока «Вагриус» сулит книги о Лунине, Муравьеве-Апостоле и Пущине. Надо надеяться, и Раевского не обойдут. И о замечательных -- адресованных широчайшей аудитории -- статьях, ради которых когда-то многими выписывался журнал «Знание -- сила», вспомнят. Мы ведь на самом деле богатые, только помним об этом далеко не всегда.