Хауме Балагуэро если пока еще и не безусловный классик «сумеречного кино», то человек в этом жанре как минимум небезызвестный. Этот нестарый каталонец прославился в 1999 году, после своего дебюта «Без имени» -- триллера по мотивам романа мастера американской готики Рэмси Кэмпбелла. Положа руку на сердце, понять, чем этот фильм так уж пронял фанатов, непросто: даже в неурожайные для европейского хоррора 90-е годы появлялись картины куда более внятные, оригинальные, да и попросту страшные. Тем не менее как раз «Без имени» получил тогда главный приз -- «Золотого ворона» -- на фантастическом фестивале в Брюсселе, а также собрал призы едва ли не на всех мировых киносмотрах подобного толка, до каких только смог добраться, от родной Каталонии до монреальской «Фант-Азии», французского Жерармера и португальского «Фантаспорто». Кроме того, фильм стал кассовым хитом в Испании, так что вторую картину Балагуэро выпускали в прокат уже как однозначный блокбастер с солидной рекламной кампанией. Вот и в Москве его прокатывают с размахом, который не снился самому Дарио Ардженто: под историю о доме с привидениями в первую неделю проката отдано девятнадцать кинотеатров. «Тьма», пришедшая со Средиземного моря, залила базары, караван-сараи, переулки, пруды и мультиплексы. Пропал великий город, будто и не существовал на свете.

Нельзя сказать, что новый фильм Балагуэро совсем уж того не стоит. Особняк на окраине Барселоны, где ничего до поры до времени не подозревающее семейство проводит последние ночи перед концом света, явно создан им после пристрастной ознакомительной поездки по самым знаменитым нехорошим квартирам, особнякам и виллам мирового кинематографа. В окошке отеля «Оверлук» из кубриковского «Сияния» режиссер подсмотрел, как сходит с ума из-за обстоятельств места примерный отец семейства. Извлек из-под фундамента строения, доставшегося в «Полтергейсте» Тоба Хупера семейству Фриллингов, несколько скелетов давнего прошлого. И, разумеется, не забыл по пути завернуть в вотчину доктора Фрейдштейна, в «Дом на краю кладбища» из патологоанатомического гиньоля Лючио Фульчи -- за гноем и салом. Не говоря уж о том, что именно «Тьмой» должны были в свое время называться «Другие» Алехандро Аменабара, от которого Балагуэро тоже не ушел с пустыми руками: фотографии пустоглазых фурий, этаких «Великих Бабушек Зла», имеющих обыкновение сходить со старых снимков и прыгать по потолку, комментариев не требуют. Понятно, что построенное из таких материалов здание вполне в состоянии продержаться минимум неделю -- как раз до того момента, как лунный диск закроет солнце во время очередного затмения.

На сей раз низвергнуть мир в непроглядную пучину хаоса считает своим долгом секта, поклоняющаяся Уроборосу -- чудовищу из древних мифов и алхимических трактатов, змею, пожирающему собственный хвост, символу человеческого Я, погруженного в бессознательное. Но выяснится это только ближе к финалу. А пока -- сама собой включается в детской игрушечная карусель, сами же собой закрываются двери, а цветные карандаши норовят выскочить из коробки и укатиться далеко под кровать. «Зачем тебе свет? -- удивляется отец, укладывая спать маленького сына -- Ты же раньше не боялся темноты». «Здесь темнота другая», -- отвечает мальчик.

Темнота на самом деле другая. К сожалению, запредельной концентрации -- такой, что дышать темно и воздуха не видно, -- она достигает только в конце, буквально за несколько секунд до финальных титров. И времени для того, чтобы получить наслаждение от балансирования на краю мрачной бездны, уже не остается. Между весьма невыразительным саспенсом первой половины и излишне сконцентрированным финалом, в котором все тайны открываются впопыхах, как бы через запятую, теряется идея, ради которой, хочется верить, Балагуэро и снимал свой фильм. Мысль о благих намерениях, которыми выложена известная магистраль. О том, что даже самая искренняя любовь может послужить единственно верным оружием в руках темных сил. И попытка помочь близкому человеку вполне способна оказаться тем самым единственным ключиком, который распахнет последние врата.

Но для того, чтобы сделать фильм действительно важной вехой мировой киномистики, Балагуэро оказался слишком сосредоточен и мастеровит -- хоть и признается в интервью, что с детства боится темноты. Кино подвластно ему от первого до последнего кадра и ни разу не проявляет того пугающего своеволия, что самостоятельно отпечаталось на пленке самых страшных и сильных фильмов в истории жанра. Тьма сгущается и рассеивается по желанию режиссера. И потому остается не более чем еще одним, да вдобавок не самым дорогим, спецэффектом.