Гиперион в греческой мифологии -- титан, сын Урана (неба) и Геи (земли), отец Селены (луны), Эос (зари) и Гелиоса (солнце), с которым «идущий наверху» отец иногда отождествляется. Тезкой древнего титана немецкий романтик Фридрих Гельдерлин сделал заглавного героя своего лирико-философского романа. Ясно, что такое имя -- светоносное, загадочное для профанов, тешащее знатоков игрой ассоциаций -- хорошо подходит небольшому рафинированному издательству. Такое издательство есть в Петербурге, и его работа заслуживает благодарного внимания.

Главное дело «Гипериона» -- «Российская драматическая библиотека». В этой ориентированной на академизм серии два года назад появился полный свод пьес Крылова, в прошлом году -- драматические сочинения некогда славного, а нынче прочно забытого Петра Плавильщикова, в году нынешнем -- комедии и комические оперы «переимчивого» Княжнина. Не менее любопытные трагедии драматурга, творившего на исходе XVIII столетия, в большущий том не вместились. Надеемся, что со временем они будут изданы отдельно, а РДБ угостит нас изданиями прочих почтенных старинных авторов -- Сумарокова, Озерова, Шаховского, Катенина, Кукольника... Параллельно строится еще одна серия -- «Театрон. (Разумеется, греческими литерами. -- А.Н.) История и теория зрелища», открывшаяся переизданием монографии Всеволодского-Гернгросса «Театр в России при императрице Елисавете Петровне» и продолженная «Историей античной драмы» Иннокентия Анненского.

Великий поэт, мучительно формировавший будущий язык русского модернизма, Анненский был филологом-классиком. Долгие годы он переводил трагедии Еврипида, вырабатывая в общении с «античным декадентом» свой резко индивидуальный поэтический голос, вполне расслышанный лишь поэтами и читателями следующих поколений. Конечно, Анненский Еврипида сильно модернизировал. В посмертных изданиях его переводы подвергались основательной редакторской правке; полный и сколько возможно подлинный (текст восстанавливался по частично сохранившимся рукописям) свод трагедий Еврипида--Анненского появился лишь недавно, в двухтомнике «Литературных памятников» (М., «Ладомир», 1999). Конечно, переводы Анненского говорят о нем самом не меньше, чем об античном трагике. Но «своеволие» поэта вовсе не отменяет его «избирательного сродства» с автором «Медеи», «Ипполита» и «Вакханок». И с античной словесностью как целостным и единым феноменом, без постоянного и конфликтного постижения и «присвоения» которого Анненский вряд ли стал бы тем, кем стал.

В 1908--1909 годах Анненский читал на Высших историко-литературных и юридических женских курсах лекции об античной драме. Он успел поведать своим слушателям о генезисе драмы, ее связи с культом Диониса, устройстве античного театра, основных чертах жанра и подробно разобрать сохранившиеся трагедии Эсхила (особенно впечатляют лекции о «Прикованном Прометее»). До Софокла и тем более Еврипида дело не дошло -- Анненский скоропостижно умер. Из лекций, старательно записанных слушательницами, был составлен сборник -- литографированное малотиражное (сохранились считаные экземпляры) учебное пособие. Ныне они републикованы В.Е. Гитиным с обширными дополнениями из рукописных материалов (предлекционные записи Анненского временами сильно отличаются от текста, зафиксированного курсистками). Изучать греческую драму по Анненскому, наверно, не стоит -- филологическая мысль сто лет на месте не стояла. Вникать в ищущую мысль Анненского, вслушиваться в его сдержанную, но полнящуюся скрытой страстью интонацию, следить за тем, как поэт борется с филологом, безусловно стоит. Разумеется, тем, для кого поэзия и судьба Анненского, античный театр и само понятие трагедии не обратились в набор пустых слов.

«Экспериментальные переводы» академика М.Л. Гаспарова -- книга, адресованная куда более широкой аудитории. В сущности, она не менее увлекательна и выразительна, чем прославленные гаспаровские «Записи и выписки» (в состав которых входили и головокружительно расчетливые переводческие эксперименты). Гаспаров перелагает верлибром самых разных поэтов -- от Пиндара и Силия Италика до Одена, Элюара и Энценсбергера, самые разные жанры -- оды, элегии, баллады, заведомо экспериментальные игровые тексты (стихи макаронические, то есть двуязычные; центоны, то есть стихи, составленные из чужих строк). Изменяется объем (обычно резко уменьшается), изменяется стиль, камня на камне не остается от метра, исчезает, если была, рифма. Зато сохраняются композиция, эмоциональный тон, ключевые идеи и мотивы. Особенно нагляден метод Гаспарова в переводах с русского на русский: элегия Жуковского «Вечер» (92 строки) обернулась гаспаровской «Дружбой» (39 строк). Эксперимент должен выявить в «старых» и/или «чужих» стихах то, что существует помимо условностей той или иной литературной традиции. «Садистическое» (слово Гаспарова) обращение с русским материалом жестко указывает интерпретаторам классики: вы работаете с Пушкиным и Лермонтовым точно так же (приспосабливаете их к своим вкусам), но хуже, ибо бессознательно. (Тот же упрек должны расслышать обычные переводчики, избегающие крайностей комментаторского буквализма и конспективного эксперимента.) Смысл текста должен передавать конспект, его язык дешифруется тщательным комментарием, коим Гаспаров занимается в других работах. Где здесь кончается хулиганская (опять слово Гаспарова) игра и начинается суровая методология, закономерно переходящая в идеологию, понять можно не всегда.

Читать «Экспериментальные переводы» -- занятие увлекательное, но несколько нервное. Кто-то восторгом захлебнуться рискует, кто-то, того гляди, от негодования лопнет. Критику и обычному читателю, склонному изобретать «концепции», Гаспаров напоминает, сколь рискованным (зачастую -- смешным) делом тот занят. Стихотворцу -- сколь широки горизонты поэзии и сколь многое еще по-русски не проговорено. Традиционалисту -- о том, что всякое слово ветшает. Авангардисту -- о том, что нового под луной не сыщешь. Гаспаровский Еврипид (в том вошли две трагедии, переведенные без сокращений и не верлибром -- здесь было важно скорректировать модернистские опыты Анненского, что стали каноном) совсем не похож на гаспаровских Пиндара, Донна или Паунда, но, закрывая книгу, думаешь не о них, а о самом Гаспарове. Автопортрет удался не меньше, чем в «Записях и выписках».

Увы, и на солнце (в «Гиперионе») есть пятна. Очерк швейцарских славистов Леонида Геллера и Мишеля Нике «Утопия в России» (300 страниц вмещают все -- от Владимира Святого до постперестройки), возможно, облегчит жизнь не слишком пытливому западному студенту, но даже ему все-таки лучше знать, что Белинский жил несколько раньше, чем Константин Леонтьев. Из книги можно сделать противоположный вывод, и этот композиционный сбой закономерен, когда авторы несутся галопом (хотя и не по Европам) к единственно возможному результату: что верно, то не ново, что ново, то не верно. К тому же франкоязычный читатель будет избавлен от прелестей перевода, обращающего Наказ Екатерины II в Проект, отца отечества (панегирическая и одическая аттестация Петра I) в отца отчизны, а разумный эгоизм Чернышевского -- в эгоизм рациональный.

Что ж, безгрешных издательств не бывает. Сравнительно молодой «Гиперион» уже сделал немало -- будем надеяться, что сделает еще больше. Например, здесь намерены републиковать журнал «Любовь к трем апельсинам», выходивший в 1914--1916 гг. под редакцией Мейерхольда. То-то будет солнечно, то-то хорошо!