Уже второй московский театр в этом сезоне показывает спектакль нового художественного руководителя. В сентябре это были «Братья Карамазовы», поставленные Сергеем Арцибашевым (Театр им. Маяковского); теперь -- «Семеро святых из деревни Брюхо», поставленные Владимиром Мирзоевым (Театр им. Станиславского). Пора ли протрубить, что в столичном театре началась смена руководящего состава и режиссеры в возрасте от сорока до пятидесяти (Арцибашеву, впрочем, чуть больше) идут теперь на командные посты? Может быть, да: Роман Козак в Театре им. Пушкина, Вячеслав Долгачев в Новом драматическом -- люди того же поколения. А может быть, не стоит торопиться: вообразим, что еще одно место худрука оказалось вакантным -- найдется ли пятый человек, который возьмет его с охотой и по праву?

Даже сейчас, после премьеры, трудно сказать, насколько хорош в должности будет Владимир Мирзоев. Должность, вроде бы, подходит ему всячески: и по возрасту, и по опыту, и по таланту, и по регалиям (лауреат Госпремии как-никак!), но она может не подойти по темпераменту. Мирзоев подписал с театром контракт на год, причем на минимальном сроке настоял сам: «Года должно хватить, чтобы понять, какие перспективы возникают внутри этого пейзажа. Одно могу сказать твердо: человек я неусидчивый...» -- сообщил он в одном из интервью. «Неусидчивый» -- это еще по отношению к Мирзоеву выражение довольно мягкое. Он относится к своей работе (и думаю, что к жизни тоже) как к веренице приключений; в нем жив дух не молодечества, но именно полнокровного авантюризма. Приключения, которые Мирзоев себе выбирает, бывают в разной степени аппетитны, но чтобы правильно относиться к этому режиссеру, нужно понять: и поиграть в гламур, и сварганить дикообразную эстрадную залепуху -- это для него тоже в общем приключения. Безответственно? Да, пожалуй. Люди ответственные и строгие к себе не бывают авантюристами.

Надеюсь, что через год Мирзоеву не прискучат те обязанности и та ответственность, которые сопряжены с работой худрука. Начал он очень толково и, на мой взгляд, очень удачно.

«Семеро святых их деревни Брюхо» -- пьеса, которую Людмила Улицкая написала десять лет назад; насколько я знаю, по заказу и на экспорт. У нее, вполне зрелой, но еще не очень известной писательницы (Букер, европейская слава, цепкое внимание книжных лоточников -- все это будет потом), попросили что-нибудь этакое, ну вот чтобы совсем-совсем про Россию; после развала СССР загадочная русская душа вновь вошла в моду, правда ненадолго. Улицкая написала. «Семеро святых...» -- это пьеса о деревенской блаженной (не юродивой), которую в начале 20-х годов красные расстреляли, прихватив за компанию ее хожалок и соседского священника. Пьесу можно назвать отчасти документальной: нечто подобное произошло в одной деревне под Нижним Новгородом, деревня называлась Пузо. Впрочем, нечто подобное много где происходило.

Даже если знать, что Мирзоев уже пытался ставить «Веселые похороны» Улицкой в кино, «Семеро святых...», казалось бы, совсем не его материал. Что называется, вне сферы жизненных интересов: параличная, временами впадающая в детство Дуся, наделенная даром целительства и чудотворства; ее антагонистка Маня Горелая (вот это -- настоящая юродивая; относятся они друг к другу примерно как старец Зосима и отец Ферапонт в «Братьях Карамазовых»); красный комиссар Рогов -- палач, насильник и вообще лютая сволочь; финальное вознесение в светлых мученических венцах -- это надо ставить в Духовном театре «Глас», при чем здесь Мирзоев! Кто так решит, тот сильно ошибется.

Во-первых, Мирзоева икрой не корми, дай только попробовать то, что он еще не пробовал. Православный мистицизм в этом смысле ничуть не хуже гурджиевского, с которым режиссер баловался в конце 90-х на этой же сцене («В поисках чудесного»). Даже лучше: если актриса (Елена Морозова; во втором составе -- Ольга Лапшина) играет святую, которую никак нельзя назвать благонравной, спектакль непременно заденет чувства людей, считающих себя ревнителями православия. Будет горячо; это всегда приятно.

Во-вторых, в пьесе Улицкой режиссер почувствовал важную для себя остроту стилизации, т.е. повод для эксцентрической игры. Стилизованные чувства бывают крайне серьезны -- и для актера, умеющего уловить общий стиль сценического поведения, остраняющая, граничащая с иронией стилизованность выигрышна: она одновременно раскрепощает и защищает. Так, к примеру, думал Вахтангов и подтверждал свои убеждения бесподобными спектаклями. Во всяком случае упреки со стороны ревнителей православия внимания не стоят: стилизованное изображение святости и муки не есть кощунство. Вспомним вдобавок, что автору приходилось учитывать интересы западноевропейской аудитории -- той, на которую изо всех сил мечтает походить наша отечественная.

В-третьих и, может быть, в главных: у вольного художника Мирзоева до этой пьесы попросту могли не дойти руки; у Мирзоева-худрука они обязаны были зачесаться. В пьесе семнадцать полноценных ролей, причем женских -- больше половины. Для труппы, желающей выдавить из себя инерционное стремление к рутине, такая пьеса очень заманчива. Те, кому не нашлось работы, заведомо останутся в меньшинстве; остальные могут попробовать наладить ансамблевую игру.

Что, собственно, и удалось. Мирзоев и его постановочная команда (сценограф -- канадец Владимир Ковальчук; художник по костюмам -- Алла Коженкова; композитор -- Алексей Шелыгин; хореограф -- Артур Ощепков) создали внешне открытую, на деле очень жесткую структуру, в которой актеры с радостным удивлением убеждаются: взяв верный тон, с него почти невозможно сбиться. Впрочем, уровень актерской самостоятельности, т.е. возможных уклонений от заданного рисунка, различен, и роль Дуси в этом смысле -- отнюдь не самая свободная.

Елена Морозова очень хороша в этой роли; будем надеяться, что Лапшина играет не хуже (хотя наверняка иначе). Святость здесь предстает как неконтролируемое возникновение силы -- той самой, когда человек может сказать горе «свергнись в море», и гора начинает двигаться. Не по человечьей, а по Божьей воле, к которой человек на время способен прикрепиться. Казалось бы: баба бабой -- полоумная, капризная, почти что сварливая, но даже в обычное, без чудес, время она знает, что сила у нее есть. И все вокруг это знают, ощущая не только благоговение, но и исходящую от Дуси опасность. Как это у Гельдерлина: «Где опасность -- там и спасение».

Роль Дуси, однако, застроена довольно плотно; роль юродивой Мани Горелой, которую играет артист по имени Лера Горин, существо весьма экзотического вида (Мирзоев таких любит), дает больше простора для непредсказуемых актерских эскапад. Юродивым и по чину положено вести себя нередсказуемым образом: Лера Горин пользуется этим правом на все сто. «Мироносицы пошли, миро в ж...е понесли!» -- чувствуется, что человек наслаждается своей работой.

Еще больше свободы актеру дает роль богоборца Рогова. Красная нечисть, излившаяся со скорбного пера Улицкой, выглядит чересчур густопсовой и не очень достоверной. Примерно так -- с поправками на цвет и жанр -- выглядели белые в фильме «Новые приключения неуловимых». Мирзоев не мог ввести в действие Рогова на тех же правах, что Дусю и Маню. Персонаж Александра Самойленко существует в особом пространстве-времени: он может, находясь на сцене, достать из шинели мобильник и затеять пустой разговор неизвестно с кем; может вызвать из-за кулис гримершу: дескать, ус отклеивается; может вступить в проникновенную беседу со зрителями, отчего не делается менее жуток. В идеале эта роль должна стать гротеском почище гофмановских; может быть и станет -- хотя бы наполовину.

Наперекор пьесе? По счастью, да. В таланте Людмилы Улицкой, равно как и в таланте Мирзоева, никто не сомневается; их, как бы это понежнее выразиться, «продолжения достоинств» тоже общеизвестны. Проза Улицкой иногда бывает патетична, как передовица, и читать ее труднее всего, когда к риторическому жару примешивается жеманство; бурное воображение Мирзоева не умеет тормозить на поворотах, а когда режиссера заносит, он еще долго продолжает утверждать, что ехал прямо по трассе. В «Семерых святых...» недостатки главных создателей спектакля счастливым образом взаимоуничтожились, а дарования соединились встык. Такое в театре бывает, хотя и очень редко.