Обольщения было немного. Час двадцать -- и достаточно, артисты выходят на поклоны. И публики было немного -- процентов восемьдесят кресел в Кремлевском дворце остались пустыми. Таким образом, чрезмерной алчности российских прокатчиков аргентинского шоу, надеявшихся на вполне клубную программу собрать шеститысячный зал, московская публика ответила достойным пофигизмом.

В этой программе не было особенных изысков, но в менее масштабном интерьере она смотрелась бы не без интереса. (Одно дело, когда танцовщица закидывает ногу партнеру на шею в двух шагах от твоего столика, другое -- когда глядишь на это с высоты птичьего полета). Пять пар, сменявших друг друга в полумраке (за их спинами голосили прожекторы, периодически влепляя залпы пронзительного света в глаза зрителям), обыгрывали различные маски. Вот портовая девица в обнимку со своим сутенером; лихая секретарша и по-кошачьи двигающийся бандит; деловая дама в объятиях насмешливого мачо. Танго возникло в Аргентине как танец моряков и шлюх, это в Европе его затем облагородили и укротили, в двадцатых истончив брутальную основу танца до декадентских виньеток. Танцевавшие же в Кремле гастролеры привезли в своем небогатом багаже ту чувственность, о существовании которой отечественная публика могла только подозревать.

Но решили, что этого недостаточно. И, сохранив первобытное танго в танцах (мужчин, швыряющих женщин как тряпки; женщин, ластящихся у ног мужчин), в постановку досыпали немного «бродвейскости».

К Пьяццоле вдруг добавилась музыка из «Кармина бурана». Танго под грозовой орфовский хор стало выглядеть благопристойным и слишком многозначительным, что ему противопоказано. Затем посреди цепочки парных танцев, сюжет которых описывается элементарным словосочетанием «мужчина и женщина», возникла некая новелла. Танцовщицу, расставшуюся с одним мужиком и перешедшую во владение другого, поколотили и зарезали несколько других девушек. Новый хозяин решил, что виноват предыдущий; драка (акробатические прыжки в духе Джеки Чана) -- и еще один труп на сцене. Правда, после утаскивания трупа все про него и про сюжет сразу забыли и продолжили танцевать.

Кульминацией спектакля стал дуэт, в котором танцовщица сняла лифчик, а танцовщик -- рубашку. Дальнейших разоблачений не было, но напряженному вниманию, с которым смотрели этот вполне невинный номер, мог бы позавидовать любой отвязный московский клуб.