Не так давно, каких-нибудь два месяца тому назад, в Москве сыграли спектакль по новой пьесе Александра Гельмана «Профессионалы победы». В кулуарах критики понимающе переглядывались: время берет свое. Ах, Гельман, Гельман! Мы, нижеисписавшиеся... Посмотрев мхатовский спектакль «Нули» по пьесе чешского Александра Гельмана -- Павла Когоута (шестидесятник, борец с режимом, друг Гавела, один из авторов «пражской весны», живет между Прагой и Веной), ответственно заявляю: даже самые слабые опусы нашего Гельмана супротив опусов ихнего -- венец драматургии. И в «Заседании парткома», и в «Скамейке», и даже в «Профессионалах победы» помимо социального пафоса, сатиры и юмора, тонких драматургических намеков на толстые общественно-политические обстоятельства есть еще начало, середина и конец. Завязка, кульминация и развязка. Структура, одним словом. Иногда довольно искусная -- с неожиданными, напоминающими драматургию Дж. Б. Пристли, сюжетными поворотами. «Нули» Павла Когоута лишены структуры, как червь позвоночника. В этой пьесе примерно пять пьес, причем первая из них вообще не пьеса, а краткий драматургический экскурс в новейшую историю Чехии. Сам автор уверят, что его произведение написано по мотивам шедевра Горького «На дне», но это все равно как если бы сороковаттная лампочка стала уверять, что она взяла за образец солнце.

Поставить «Нули» пригласили из Чехии режиссера средней руки Яна Буриана. По количеству режиссеров средней руки на душу населения мы совершенно не уступаем Чехии. И зачем звать оттуда, если своих полно? Потому что он лучше знает реалии тамошней жизни? А если будем Ибсена ставить, надо позвать из Норвегии? Но дело, по большому счету, не в Буриане. У него тут роль подсобная. Дело в другом.

Действие «Нулей» происходит в общественном туалете, расположенном аккурат под Вацлавской площадью. Все исторические катаклизмы -- от вторжения русских танков до торжества демократии -- эхом отзываются в стенах сортира. Исторические персонажи от Дубчека до Гавела хоть раз да заглядывают сюда по нужде. Кроме промелькнувших исторических персонажей есть и вымышленные -- те, кто по нужде здесь поселился. Сортир (он же андерграунд) становится прибежищем самых разных граждан -- профессионального нищего, диссидентствующего поэта, цыганки-проститутки, странноватой графини, двух инвалидов, которые при пристальном рассмотрении оказываются бывшими священниками, а при еще более пристальном -- гомосексуалистами. Перед нами, не побоюсь этих слов, проходит целая галерея социальных типов. Отщепенцев и маргиналов. Исчезают одни, появляются другие. И за всеми ними наблюдает вечный постоялец, недоучившийся студент юридического факультета, спрятавшийся сюда от мерзостей режима (лучше работать в сортире, чем служить «совку») и продолжающий обитать после его падения. Именно этот человек совершает в начале спектакля исторический экскурс. Именно его глазами смотрим мы на происходящее. Человек этот Сергей Юрский. Думаю, все дело в нем.

Юрский не просто артист (давно и нежно мною любимый), то есть не просто человек играющий. Он человек думающий, пишущий, верящий в учительскую роль искусства и всегда живо обеспокоенный происходящим вокруг. Без пяти минут совесть нации. Его главное сценическое амплуа -- резонер. Недаром ему так удалась роль главного резонера русской классической драматургии Александра Андреевича Чацкого. С годами амплуа и личность актера, как это часто бывает, стали нераздельны, и Когоут оказался тут как нельзя кстати. Дело в том, что Юрскому в «Нулях» вообще ничего не надо играть, ибо играет он самого себя -- мизантропического резонера-эксцентрика, предъявляющего жизни массу разнообразных претензий. Мы узнаем, что думает работник сортира (он же alter ego Когоута) о тоталитаризме, демократии, свободе, стукачах, ходе истории, общественной морали и о прочих немаловажных вещах. Чтобы окончательно стереть грань между артистом и его персонажем, Ян Буриан то и дело выпускает Юрского в луче прожектора на авансцену, где он делится со зрителями наболевшим. И эту тонкую режиссерскую находку можно было бы пережить, если бы Юрский комментировал происходящее собственными словами (когда он рассуждает самостоятельно, я бываю с ним не согласна, но готова слушать с интересом). Но слушать Юрского, комментирующего события пьесы и исторические события, на фоне которых пьеса разворачивается, глубокомысленными сентенциями Когоута (мол, жизнь непростая штука, судьба злодейка, свобода -- это вам не фунт изюма, а демократия преподносит нам сюрпризы похуже тоталитаризма) нет решительно никакой возможности. На современном русском языке подобная публицистическая банальщина называется выразительным словом «отстой». Глядеть на все это неловко, как неловко бывает глядеть на красивого человека, надевшего на себя не просто старомодный, но еще и плохо сшитый костюм.

В отличие от Юрского всем остальным (а заняты в «Нулях» в основном звезды старшего поколения) есть что сыграть, но пользуются они этой возможностью не самым лучшим образом, а некоторые не пользуются вовсе. Татьяна Лаврова (графиня) словно не может выйти из начавшегося задолго до спектакля анабиоза. Наталья Тенякова (возлюбленная главного героя) однообразно кудахчет (а ведь совсем недавно в не самом выдающемся спектакле «Ретро» она лицедействовала куда интереснее и разнообразнее). Виктор Сергачев (поэт-диссидент) и вовсе забыл сыграть. Забавно смотреть лишь на пару инвалидов, особенно на уморительного Андрея Ильина, красноречиво играющего немого. Но это так -- талантливый скетч. Зачем было тратить все эти немалые актерские силы на Когоута с Бурианом, решительно непонятно. К выведенным на сортире «Нулям» -- будь ты хоть Юрским, хоть Теняковой, хоть Михаилом Чеховым -- палочки не припишешь.