Поговаривают, что на первом прогоне спектакля в зале отчаянно пахло скандалом. Посвященному в театральные интриги и даже просто в расклад театральных сил человеку причины этого «почти скандала» нет надобности объяснять. Спектакль поставил Кирилл Серебренников, единодушно причисленный к режиссерам того направления, которое в силу исключительной расплывчатости слова «авангардный» назовем для простоты «изобретательным». Совсем недавно на Малой сцене МХАТа он выпустил другую нашумевшую премьеру -- «Терроризм» братьев Пресняковых. МХАТ и глазом не повел. Сей театральный корабль, с тех пор как у его руля встал Олег Табаков, представляет собой эдакий Ноев ковчег. В нем чего и кого только не увидишь. Вот еще Серебренников «Терроризмом» всех попугал.

«Современник» -- иное дело. К продукции этого театра можно относиться по-разному, но в единстве стиля, который в силу исключительной расплывчатости слова «традиционный» назовем для простоты «незатейливым», ему не отказать. И вот они (Серебренников и «Современник») сошлись. Представьте теперь себя на месте заядлых современниковских зрителей, заполняющих обычно зал на прогонах. Пришел человек в оперу Баскова послушать, а там Гарик Сукачев с цигаркой в зубах на гитаре наяривает.

Теперь еще одно упражнение на воображение. Представьте себя на месте самого Серебренникова. Человек привык работать: а) с небольшим и не вполне стандартным театральным пространством; б) со своей сплоченной и преданной командой артистов; в) специализировался на современной драматургии. А тут -- и сцена большая, стандартная, и команда чужая, и пьеса принадлежит перу американского классика Теннесси Уильямса, да еще в главной роли не просто актриса, а прима, звезда, женщина на грани, а иногда и за гранью гениальности. В результате гомогенность режиссерского стиля -- а все прежние спектакли молодого «радикала» можно с легкостью атрибутировать по любому из фрагментов -- была несколько нарушена. В «Сладкоголосой птице юности» помимо фирменных серебренниковских приемов (умение придать самым бытовым эпизодам иррациональный оттенок и найти каждой фразе текста выразительный пластический эквивалент) есть сцена, где режиссер поднимается до уровня Някрошюса, -- герой говорит о любви, и всеобъемлющей метафорой этой любви становится раковина, вбирающая в себя слова, чтобы потом как шум морского прибоя возвращать их героине. Есть моменты, где режиссер впадает в непростительную виктюковщину, -- под звуки шлягера артисты красиво, но не сказать чтобы очень осмысленно, бегают по сцене. Есть, наконец, куски сугубо бенефисного толка, и странно, чтобы в спектакле с участием такой актрисы, как Неелова, их не было. Так что если вы хотите увидеть Серебренникова во всей его и только его красе, надо идти на «Терроризм», «Пластилин» или «Откровенные полароидные снимки». Если хотите поглядеть, как Марина Неелова вписывается в рамки любой эстетики, оставаясь при этом подлинной звездой, надо идти в «Современник».

Кроме отношений с театром были еще и непростые отношения с пьесой. Тут важна предыстория. Русская сцена долгое время микшировала в Уильямсе все темное, находящееся по ту сторону добра и зла и восходящее разом к Арто с его театром жестокости и Бодлеру с его цветами зла. Но у Серебренникова за плечами работа с современной драмой, а в ней один Марк Равенхилл, певец шопинга-энд-факинга, чего стоит. Рядом с этим патологоанатомом человеческих душ уильямсовские цветы зла -- цветочки, а ягодки -- вот они, вкушайте. Стоит ли говорить, что секс, наркотики и излишества всякие нехорошие Серебренников американскому классику вернул, и вернул сторицей. В результате от русского Уильямса, и уж тем более русского перевода пьесы, из которого Виталий Вульф благополучно вытравил заморскую гадость, в спектакле мало что осталось.

Но это еще не все. С помощью призванной на подмогу Нины Садур Серебренников пьесу Уильямса изрядно мифологизировал. Центральная история о стареющей голливудской звезде, не могущей проснуться без виски, жить без гашиша и заснуть без мужчины, и ее молодом жиголо (он приезжает со своей новой клиенткой в родной город, а там живет его юная возлюбленная, а папа у нее босс и жлоб, а сам жиголо из низов, и вот чтобы заработать денег он пускается во все тяжкие) -- в общем, вся эта житейская, по существу, история превращается у Серебренникова в эдакое путешествие молодого героя из неприглядного царства живых в страшноватое царство мертвых. Действие пьесы стараниями той же Садур перенесено из обычного отеля, где останавливаются герои, в дом престарелых. К тексту пьесы присобачены написанные соавторшей Уильямса сцены, в которых действуют создающие соответствующий замогильный фон три старухи, они же парки, они же ведьмы в гротескных нарядах. Мифологический контекст поддерживают сказочные во всех отношениях декорации Николая Симонова -- тут и черное солнце, у которого вместо лучей загораются вдруг электрические лампочки, и убывающая по мере приближения смерти главного героя луна. Самой Марине Нееловой поручена не одна, а две роли -- она играет и молодящуюся актрису, и стареющую от перенесенных страданий возлюбленную героя. Образ жиголо в исполнении прекрасного собой, нервного и трепетного Юрия Колокольникова режиссером явно романтизирован. В лице этого новоявленного Адониса старость-смерть убивает жизнь и любовь. Как именно Нееловой удается передать и лиризм, и взбалмошность, и инфернальный холод, который исходит от струхи-смерти, -- это вопрос не к нам, а к Господу Богу.

Концепция спектакля, как говорится, имеет право на существование, но подается с явным перебором, а порой и маловразумительным стебом (чего стоит имя одной из вспомогательных старух -- Ириния). Инородные садуровские вставки лишь замедляют течение и без того неторопливой пьесы. Но смотреть «Сладкоголосую птицу юности» все равно ужасно интересно, ибо во всей этой истории есть нечто от внутреннего сюжета самого спектакля -- молодой радикал совершил свое путешествие в царство одряхлевшей «традиции» и не только сам остался жив, но и оживил многое вокруг. Звонкоголосая птица юности, заключенная в современниковскую клетку, спела во все свое горло. Голос кому-то может показаться противным, но зато он, безусловно, сильный. А много ли сильных и звонких голосов насчитаете вы в современном театре?